Между прочим, генерал Рыдзевский, мой предшественник по канцелярии и мой однополчанин, говорил, что через два дня ожидается большая манифестация со священником Гапоном во главе, но что надеются иметь возможность ей помешать, так как, хотя Гапон и считался преданным государственной полиции и своим человеком, все же крепко связался с анархистами. На мой вопрос, считает ли он, что петербургская полиция на высоте своего назначения, Рыдзевский ответил, что не особенно ей доверяет и что гапоновская манифестация будет для нее серьезным экзаменом. Вечером 8 января я звонил по телефону Рыдзевскому, спрашивая его, в каком положении дело. Он мне сказал, что только что вернулся с совещания у министра Святополк-Мирского и что решено было Гапона арестовать, а манифестантов не допускать до Зимнего дворца, для чего вызвать в помощь полиции войсковые части. Уже поздно ночью я опять ему телефонировал (конечно, по секретному проводу) и спросил его, арестован ли Гапон. Он ответил мне, что нет, ввиду того что он засел в одном из домов рабочего квартала и для ареста пришлось бы принести в жертву не менее 10 человек полиции. Решено было его арестовать на следующее утро, при его выступлении. Услышав, вероятно, в моем голосе несогласие с его мнением, он мне сказал: «Что же, ты хочешь, чтобы я взял на свою совесть 10 человеческих жертв из-за этого поганого попа?» На что мой ответ был, что я бы на его месте взял на свою совесть и все 100, так как завтрашний день, по моему мнению, грозит гораздо большими человеческими жертвами, что и действительно, к сожалению, оказалось, не говоря о политических последствиях этих происшествий.
События 9 января всем достаточно известны, чтобы их здесь повторять. Меня лично в этот день поразили бестолковые и бесцельные атаки кавалерии на толпу и несправедливость распоряжений, даваемых начальниками.
На следующий день, то есть на третий день беспорядков, Петербург имел совершенно необычайный вид. На Невском проспекте ходила толпа оборванцев, видимо, из всех подвальных помещений окраин. Магазины были закрыты; электричество, почта, трамвай не действовали. На перекрестках улиц находились посты из нескольких нижних чинов. Эти посты были все как бы облеплены прохожими, сильно жестикулировавшими. Дворы больших зданий на ведущих к Невскому улицах были заняты пехотою, а за нею виднелась кавалерия, — одним словом, полная картина военного положения. Возвратившись с доклада министру, я остался дома и запретил всем чинам моей канцелярии выходить на улицу.
Вечером того же дня ко мне пришел Дмитрий Федорович Трепов, чтобы проститься с моей женою — его сестрою, так как он собирался выехать в действующую армию на Дальний Восток. Говоря со мною о виденных за эти дни беспорядочных действиях полиции и войск, он сказал, что полиция, видимо, не имеет точных инструкций и действует крайне неумело. Между прочим, он нашел особенно неуместным, что войска наступают фронтом иной раз на припертую к стене толпу. Это вызывает ожесточение толпы и заставляет ее оказывать противодействие; следовало бы войскам и полиции стараться вклиниваться в толпу и отрезанные части вгонять во дворы домов, где поодиночке полиции записывать имена и также поодиночке выпускать, когда толпа рассеется. Главных же крикунов препровождать в участки, где подвергать краткому допросу, после чего и их выпускать. Таким образом, по его словам, ему в Москве удавалось многократно рассеивать толпу без кровопролития.
ЯНВАРЬ 1905 ГОДА (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Говоря о своей будущей судьбе, Трепов мне сказал, что, как ему ни тяжело расставаться с семьею, которую оставляет в Петербурге в такое тревожное время, но он счастлив, что едет на фронт, подальше от тяжелой административной ответственности. На мое возражение, что именно в это время он, в сущности, не имеет права не предложить воспользоваться его полицейскою опытностью, Трепов в большом волнении ответил, что по приезде в Петербург он доложил государю причины, побудившие его возвратиться к строевой службе, и при этом случае высказывал царю, что в данный момент считает необходимым систематическою строгостью восстановить порядок в России, но одновременно с этим вводить постепенно и последовательно либеральные мероприятия, клонящиеся к установлению конституционного порядка, причем спросил императора, принял ли он окончательное решение относительно дарования конституции и неуклонного ее проведения. Получив уклончивый ответ государя, Трепов решил твердо настаивать на своем отъезде на Дальний Восток, полагая, что в таком случае никакой пользы он принести не сможет на административном посту, на занятие которого ему намекал царь. После этого разговора Трепов взял с меня слово не упоминать Фредериксу о его пребывании в Петербурге, чтобы не помешать его отъезду, и мы простились.
Утром 11 января я поехал с докладом к министру двора, захватив с собою составленную и написанную мною шпаргалку для доклада, рисующего общее положение дела в столице. Вывод моего доклада был таков, что, при общей растерянности и неумении начальствующих лиц бороться со смутою, я считаю положение государя более чем опасным. И лишь назначение авторитетного лица, могущего объединить все действия войск и администрации в Петербурге, спасет положение.
Я нашел министра в сравнительно спокойном состоянии духа, так как за эти три дня он не выходил и не был осведомлен об истинном положении вещей. Свой доклад я докончил мыслью о том, что место министра двора в данную минуту около государя и что ему необходимо ехать в Царское Село. Фредерикс мне ответил: «О положении дел государь, вероятно, осведомлен, но меня спросит о том, какое же предложение я могу ему сделать для выхода из положения. Что я ему скажу?» — «Найти вместе с государем то лицо, которое можно было бы назначить для объединения всех действий против крамолы, и назначить это лицо еще сегодня». Затем я добавил: «У государя должен быть список кандидатов на посты генерал-губернаторов». Перебирая подходящих лиц, я обратил внимание на генерал-адъютанта М. И. Черткова, как более других подходящего.
Граф Фредерикс решил окончательно ехать в Царское Село и приказал заказать поезд; но тем временем просил меня съездить к градоначальнику Фулону и князю Васильчикову, командиру гвардейского корпуса, которому подчинены были войска, действовавшие против крамолы, и затем немедленно вернуться к нему для доклада о положении столицы, которое я выясняю для данного момента.
Выйдя из дома министра, я с трудом пешком пробрался через бурлящую толпу к дому градоначальника. Генерала Фулона я нашел в кресле, с воспаленными глазами, в расстегнутой тужурке. За креслом стояли два его помощника: один — Фриш, сын члена Государственного совета, и другой, имя которого я не припомню. Оба были как в воду опущенные. Фулон мне сказал: «Доложите министру двора, что полиция совершенно выбилась из сил и положительно справиться с подавлением беспорядков не может. Каждые полчаса получаются известия о том, что открылись новые очаги беспорядков. Помощь войск настолько неумелая, что мне вовсе не помогает. Есть причина опасаться, что часть крамольников отправится в Царское Село. Этому я помешать не могу силами одной полиции». Простившись с генералом, я вышел и, перейдя площадь, вошел в штаб округа. Там, пред кабинетом командира гвардейского корпуса, были собраны старшие начальники войсковых частей гвардии. Когда я вошел к князю Васильчикову, моему бывшему товарищу по полку, я увидел его перед планом Петербурга, распределяющего на нем подчиненные ему войска гвардии. Когда я пояснил причину моего посещения, князь Васильчиков объяснил мне, как разместил все части своего корпуса. На просьбу дать мне те инструкции, которые он преподал войскам, князь Васильчиков мне сказал, что никаких инструкций не давал, что войскам все известно из воинского устава. Наконец, на мой вопрос, надеется ли он справиться с беспорядками, князь Васильчиков ответил, что пока вполне рассчитывает на верность своих войск, несмотря на то что некоторые начальники выражали ему свое беспокойство по этому поводу. Выйдя из кабинета, я переговорил с несколькими находящимися там генералами. Между прочим, с корпусным командиром Зальца, который мне сказал, что Васильчиков распоряжается как на маневрах, распределяя крайне неосновательно войска, и вообще высказывался весьма пессимистически относительно результатов подавления беспорядков в этот день. Вернувшись в дом министра двора, я доложил о всем виденном и слышанном мною. Фредерикс уехал в Царское Село, сказав, что если сочту нужным, то могу его вызвать к телефону по дворцовому проводу.
