Как раз в это время в тех краях появился Лари Уитти, бывший работник моего отца. Теперь благодаря своему старшему сыну Тому он сам стал владельцем фермы, расположенной в глуши лесов, недалеко от водопада Фенелон-Фольс.
Ларри настойчиво звал меня к себе. Он рассказывал, что в их краях бродит много оленей, медведей и других диких зверей, что там много куропаток, диких голубей.
Я был покорен этими рассказами и в конце июня сел на пароход «Вандербильд», который отправлялся с пристани Линдсей. Через несколько часов мы причалили к берегам реки Гуль-Ривер, у Фенелон-Фольса. На пристани меня никто не встретил.
В кузнице мне сказали, что ферма Ларри Уитти находится в нескольких милях и что дорога идет лесом. Итак, с ружьем за плечами и со свертком в руках я двинулся в путь. Через несколько часов я остановился около деревянного домика — цели своего путешествия.
Я очень быстро подружился с Томом.
Это был юноша с прекрасным сердцем и очень привлекательной наружностью. Он стал одним из моих героев. До сих пор стоит у меня перед глазами его красивое лицо, его мужественная манера держать себя.
Сенокос был в разгаре. Мы усердно работали вчетвером — Том, его две сестры и я — пока не убрали все сено.
В конце июня, после уборки ячменя, Том заболел. Его то знобило, то он горел, как в огне. С каждым днем он чувствовал себя все хуже и хуже.
Неделю спустя Том сказал, что ему надо скорее ехать к матери в старую усадьбу, пока силы не оставили его совсем, а там мать выходит его. Мы все поддержали его решение.
Том уехал на следующее же утро, оставив нас троих с небольшим запасом провизии.
Не прошло и недели, как нас всех тоже стала трясти лихорадка. У Тома приступы были через день, а у нас ежедневно. Каждый день около двух часов начинался сильный озноб, и мы не могли согреться ни около огня, ни под одеялом. Нас знобило до семи часов вечера. После этого начинался сильный жар. Нас мучила жажда, и мы все пили воду и никак не могли утолить жажду. Около двух часов ночи температура спадала, и мы лежали обессиленные, в полудремотном состоянии до восхода солнца. Утром мне бывало немного легче, я собирался с силами, вставал и приготовлял для всех завтрак. Сестры Тома болели сильнее меня и совсем не вставали с постели.
У нас не было никакого лекарства, а в город мы поехать не могли, так как Том уехал на лошадях.
Как-то утром я добрел до дома моего товарища Билля Эллиса. Он жил со своей матерью на расстоянии полумили от нас. Когда я постучался в дверь их хижины, раздался слабый голос:
— Войдите.
Я застал Билля в кровати, он и его мать болели так же серьезно, как и мы. У них тоже почти не осталось продуктов. Я не мог помочь им, они не могли помочь нам.
Когда остатки нашей провизии подходили уже совсем к концу, я отправился в лес в надежде подстрелить дикого голубя. Вот голубь опустился на верхушку дерева. Я тихонько подкрался и выстрелил. Одновременно раздался и другой выстрел, и молодой человек, с которым я как-то встречался, появился с другой стороны и подобрал убитую птицу.
— Стой! — крикнул я. — это мой голубь.
— Почему он твой? — возразил юноша. — Ведь я подстрелил его.
После дружественных объяснений мы решили, что оба выстрелили одновременно.
— Но — сказал он, — я подбежал к нему первый, да и, кроме того, он мне нужен больше, чем тебе.
— Как это так?
— Очень просто, — ответил он, — всю нашу семью трясет лихорадка, все расхворались, а дома никакой еды, хоть шаром покати.
— А как насчет лекарства?
— Ничего, кроме пипсисева…Правда, это хуже, чем хина, но все-таки оно помогает лучше всех других средств.
Билли собрал для меня это растение в лесу и сказал, чтобы я изготовил крепкую настойку и пил ежедневно.
— Пейте каждый день и каждый час. Это средство я узнал от индейцев.
Итак, я отправился домой с пучком дикой травы, из которой я приготовил целебный напиток.
Через неделю у нас кончилась вся мука. Свиная грудинка тоже подходила к концу. Остались только картофель, чай да несколько яблок.
Так мы прожили еде одну неделю. А силы с каждым днем убывали.
Однажды утром, в часы, когда мне было лучше, я потихоньку побрел к озеру, чтобы подышать свежим воздухом. Добравшись до берега, я сел на бревно.
Вдруг я услышал какой-то странный шум и через минуту увидел огромную черную змею, извивающуюся среди валунов и бревен.
Вот она заметила меня и высоко подняла свою страшную голову.
Я вижу ее открытую пасть, передо мной мелькает ее тонкий язык, я слышу, как она бьет своим длинным-предлинным хвостом, словно гремучая змея.
Змея учуяла меня: голова поднялась выше, язык завертелся быстрее, потом она медленно опустилась вниз и уползла прочь, извиваясь среди камней, словно свинцовый поток.
Потом она еще раз подняла голову высоко над кустом и вертела, дразнила длинным языком. Потом снова опустилась вниз и заползла в дупло. Голова вперед, тонкое тело свертывается кольцом, все туже и туже забиваясь в дупло. Только хвост извивается на песке.
И вдруг меня толкнуло какой-то неудержимой силой. Я схватил по камню в одну и другую руку и прыгнул обеими ногами змее на хвост. Я топтал, топтал его, пока не раздавил совсем. Потом я придавил змею камнем, чтобы она никуда больше не уползла.
Целый день мне чудилась страшная змея. Всю ночь, забывшись в тяжелом сне, я боролся с ней.
* * *
Медленно тянулись дни, о ночи еще медленнее. Сил с каждым днем становилось все меньше. Я теперь почти не вставал с постели. Единственная надежда была на то, что скоро вернется Том.
В тот день, когда мы съели последний кусочек сала, я взял ружье — никогда еще оно не казалось мне таким тяжелым — и с трудом добрался до амбара, где бродило около десятка наших кур. Не знаю, как мне удалось подстрелить одну курицу — у меня все кружилось и ходило перед глазами.
За обедом мы ели вкусный куриный суп с картофелем, и каждый получил по кусочку курицы. Остатки курицы я положил на блюдо и поставил на стол в своей комнате. По горькому опыту я знал, что около двух часов у меня начнется приступ лихорадки, и я готовился к этому. Изо дня в день я выносил свои одеяла, чтобы проветрить на солнце. То же сделал я и теперь.
Потом я принес ведро с водой и поставил его на стул около своей кровати, вечером у меня поднималась температура и мучила жажда. Сестрам Тома тоже приготовил воду.
И этот день все было, как обычно. Сначала я дрожал от озноба, так что зуб на зуб не попадал и подо мной тряслась кровать. Я начал глотать настойку из пипсисева, но не верил, что от нее будет польза.
Озноб кончился около семи часов вечера, а затем, как всегда, сильно подскочила температура и началась страшная жажда. Я все время пил воду и метался в жару.
