Строй рассыпается, песня затухает, комвзвода оторопело смотрит на эту картину…
— Взвод! Становись! — И Никитину с перекошенным лицом: — Пять минут на выяснение, — шипит он, глядя на Мотю, которая буквально повисла на подчиненном. — Ясно?!
— Как ты здесь оказалась? — говорит Никитин.
— Приехала к тебе, — говорит так, будто ее здесь давно ждут. Глаза сверкают, счастливая улыбка не сходит с лица.
— Убежала из детдома?
— А то не знаешь. Из самого Душанбе. Я тут все училища пересмотрела: и танковое, и артиллерийское и еще… Больше не могу без тебя и все! — и заревела на всю улицу.
— А как добралась?
— Как-как! — взорвалась. — На товарняках. Где только не была-а… Вскакиваешь в товарняк, а куда он идет ведь не знаешь, верно. — И снова в слезы: — Так захотелось увидеть тебя…
Ему стало ее жалко. Обнял. Она припала к его груди.
— Давай удерем?! Спрячемся, будем вместе, а?
— Меня же расстреляют.
— За что?
— За дезертирство.
— Я знаю такое местечко под Душанбе, — с надеждой смотрит ему в глаза.
Никитин тяжело вздыхает.
— Может лучше ФЗУ? Все же кормежка, ну, и там профессия?.. А, подумай, Настенька?
Настя прижимается к забору, смотрит в одну точку, словно в ней ищет выход.
— Нет! — твердо говорит она. — Повидала, душа успокоилась. Поеду обратно. — Они долго молчат. — Я тебя буду ждать, потому что так сильно люблю. Поцелуй меня, Юрочка. Тебе некуда меня брать. Поцелуй!
Юра целует Настю. Долго-долго.
Курсанту нечего сказать, нечего предложить. Один стыд охватывает все его существо. Стыд перед этой полуголодной, полураздетой, перед неудержимым истинным чувством.
Вот она настоящая любовь.
— Беги! — говорит Настя.
— Аты?
— Беги, говорю!
Душа разрывается на части. И в руку положить нечего.
— Я бы после обеда смог бы что-нибудь вынести… — жалкий лепет.
— Обойдусь. Ну!
Бежит Никитин, оглядывается на одинокую девичью фигуру у забора…
Никитин озверело проползает под колючей проволокой, с ходу берет высокую стенку, шагает по бревну, под ним — котлован с водой. Неосторожный шаг, и курсант падает в воду. Из-за куста вылетает Настя, пантерой кидается на Доброва.
— Почему издеваешься над человеком?! — орет на весь пустырь девчонка.
Хихикают курсанты, ухмыляется лейтенант — не знает что и сказать.
— Он без отца и без матери… Один. У него только я.
— Любишь? — спрашивает Добров.
— Еще с третьего класса.
…Нас четверо, по два на каждом бревне: на одном — рыжий Филька и Костя, на другом — я и Настя. Сеанс длится пять минут. Толкать бревно надо не просто так, а только в такт музыке. Музыка так себе — шарманка. Упираемся ногами в землю, налегаем грудью на бревно, вертимся вместе с барабаном. Барабан приводит в движение всю систему. Над нами — счастливчики: в креслах, верхом на лошадках, на петухе. Петух нарасхват. Он всего один, и билеты на него дороже. С ярким хвостом, красным гребешком — на нем катаются дети состоятельных родителей.
Карусель. Каждой весной в наш городок приезжает карусель. Ее устанавливают на базарной площади, на фоне собора. С десяти утра до поздней ночи, сверкая цветными лепестками, вертится волшебное, недоступное нам чудо. К концу рабочего дня весь городок у карусели с детьми: визг, писк, смех…
Денег, чтобы купить входной билет, нет. Поэтому, чтобы хоть разок бесплатно прокатиться на этой карусели, надо прокрутить ее три сеанса. Чумазые, в подтеках грязного пота, вчетвером крутим этот проклятый барабан. Никак не поспеваем за музыкой. К нам в подпол врывается администратор — цыганского типа, с вороватыми глазками парень. Он хлопает ладонями в такт музыке.
— Быстрей! Быстрей! — орет он. — Это работа, а? Спрашиваю?! Еще быстрей!
Выбиваемся из сил, но вот, кажется, догоняем музыку: барабан вертится в такт музыке.
— Вот так. И ни на йоту медленнее! — кричит администратор.
А мы несемся по кругу, спотыкаемся и снова налегаем на бревно — пятиминутка кажется нам вечностью. Шарманка наконец замедляет свой бег, в изнеможении валимся на землю. Там, наверху, над нами кипит жизнь, новая партия девочек и мальчиков уже заполняет карусель, а нам еще предстоит прокрутить целый, третий по счету, сеанс. И лишь после этого дадут возможность бесплатно один раз прокатиться верхом на лошадке.
Последний сеанс прокручиваем более энергично, ведь совсем скоро мы сами будем восседать вместе с детьми как на равных…
Наконец нас подменяет следующая четверка ребят. Выбираемся наружу, неуверенно приближаемся к контролеру, оглядываемся вокруг, администратора не видно, а без него нас никто бесплатно не пустит. Мимо проходят на карусель разодетые дети с родителями. Вот уже на петухе восседает толстый мальчик с бабочкой на рубашке. На наших глазах карусель заполняется, заполняется…
— Вы куда? — орет контролер, когда мы было сунулись пройти без билетов.
— Мы крутили… Три сеанса… Нам обещал этот с усиками…
— Вот к нему и обращайтесь. Отойдите и не мешайте! — он толкает нас в сторону от прохода.
Расфуфыренные счастливчики садятся на лошадок с уздечками из серебра и золота, садятся в бархатные сиденья, веселый щебет не умолкает. Скоро уже не останется свободных мест…
Взрослые смотрят на нас с подозрением.
— Этих ни в коем случае нельзя пускать на карусель: замарают все! — говорит женщина с огромной грудью; это ее сынок уже восседает на петухе. — Посмотрите на ноги этой девчонки! — тычет на Настю. — Разве можно с такими ногами садиться на лошадку и вообще! — у женщины маленького роста полный рот золотых зубов.
Уже звенит первый удар колокола, администратор все не идет. Стоим, переминаемся с ноги на ногу, черт подери!.. Раздался второй удар колокола… В последнюю минуту появляется администратор.
— Так, — говорит он. — Вот вы двое, — тычет пальцем в меня и Настю. — Проходите. Остальные в следующем сеансе.
Звучит третий удар колокола. Карусель вздрагивает и медленно плывет.
— Свободных мест нет, катайтесь стоя, — уже вдогонку кричит администратор.
Вскакиваем с Настей на ходу и, счастливые, кружимся, кружимся… Перед глазами мелькают купола собора, школьный скверик и лица, лица. Все быстрее, быстрее.
А Настя — хулиганка, стоит на одной ноге, как балерина вертит второй в воздухе, в толпе раздается хохот, а она строит им рожицы. А смеются ведь не от ее вертлявой ноги: на фоне разодетых детишек она словно выползла из кочегарки — рожа грязная-прегрязная, только два ряда белоснежных зубов проносятся мимо хохочущих лиц.
Эх! Какое это счастье прокатиться на карусели. Пусть не на лошадке, пусть стоя, и все же ты на карусели.
