Семен Владимирович. Кто-то не понимает того, что он говорил правду в своих стихах и песнях. Володя очень переживал, зная об этих статьях. Правда, их не так много было. И я переживал, бесспорно. Но вместе с тем я был уверен, что првдет время, когда Володя свое место займет.
Рязанов. А что чувствовали вы тогда, Евгения Степановна, когда узнавали про его неприятности?
Евгения Степановна. Он никогда нам даже виду не показывал.
Семен Владимирович. Мы, конечно, переживали очень за него.
Евгения Степановна. Он не хотел волновать нас.
Семен Владимирович. Он говорил: «Все в порядке, папочка». Это сейчас мы уже знаем, сколько не утвердили его в фильмах и не печатали. А тогда, когда спрашивали, — «Работаю, все нормально, все хорошо, все, все».
Евгения Степановна. «Тетя Женечка, все, все нормально, все нормально».
Семен Владимирович. «Ничего, папочка, не волнуйся, все нормально, все хорошо».
Рязанов. Скажите, ну а вот потом, когда его песни стали известны всей стране, когда до вас стали доходить сведения о его популярности, как вы к этому относились, что вы испытывали?
Евгения Степановна. Но мы видели, как он относится к этому делу.
Рязанов. Как?
Семен Владимирович. Его слава не погубила, как говорят в народе. Он спокойно относился к славе. И, видимо, это повлияло и на наше отношение. Нам очень приятно было, когда о нем хорошо говорят. Но ведь отзывов в газетах тогда не было.
Евгения Степановна. Были просто мнения людей, которые его слушали. И видели в театре, как он играл. Многие говорили, что это талантливый актер драматический…
Семен Владимирович. Он ни одной премьеры не пропустил, чтобы нас не позвать туда, всегда мы ходили. Рязанов. Здесь бывал он часто у вас?
Евгения Степановна. Часто, вечером поздно, после спектакля, кафе закрыты, Марины нет, позвонит: «Мам, есть пожевать что-нибудь?» Я только спрашивала: «Сколько вас?» Он приходил и с Золотухиным, и со Смеховым…
Семен Владимирович. Хмельницкий, Абдулов…
Евгения Степановна. Он любил очень друзей. Он вообще был очень добрый.
Семен Владимирович. У него были хорошие друзья, у Володи. Он очень любил людей, он жил ради людей, мне* кажется, что до глупости это был человек добрый, заботящийся о ближнем. Ведь не секрет, что Володя всем помогал, всем, чем только мог: и друзьям, и знакомым, и актерам театра, с которыми работал.
ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ
Анатолию Гарагуле
Был шторм, — канаты рвали кожу с рук,
И якорная цепь визжала чертом,
Пел песню ветер грубую — и вдруг
Раздался голос: «Человек за бортом!»
И сразу: «Полный назад! Стоп машина!
На воду шлюпки! Помочь
Вытащить сукина сына
Или, там, сукину дочь!»
Я пожалел, что обречен шагать
По суше — значит, мне не ждать подмоги —
Никто меня не бросится спасать
И не объявят «шлюпочной тревоги»,
А скажут: «Полный вперед! Ветер в спину!
Будем в порту по часам.
Так ему, сукину сыну,
Пусть выбирается сам!»
И мой корабль от меня уйдет —
На нем, должно быть, люди выше сортом.
Впередсмотрящий смотрит лишь вперед —
Не видит он, что человек за бортом.
Я вижу — мимо суда проплывают,
Ждет их приветливый порт.
Мало ли кто выпадает
С главной дороги за борт!
Пусть в море меня вынесет, а там
Шторм девять баллов новыми деньгами!
За мною спустит шлюпку капитан,
И обрету я почву под ногами.
Они зацепят меня за одежду:
Падать одетому — плюс!
В шлюпочный борт, как в надежду,
Мертвою хваткой вцеплюсь!
Я на борту. Курс прежний! Прежний путь!
Мне тянут руки, души, папиросы…
И я уверен, если что-нибудь —
Мне бросят круг спасательный матросы.
Правда, с качкой у них — перебор там,
В штормы от вахт не вздохнуть,
Но человеку за бортом
Здесь не дадут утонуть!
Мишка Шифман
Мишка Шифман башковит —
У него предвиденье.
«Что мы видим, — говорит, —
Кроме телевиденья?!
Смотришь конкурс в Сопоте —
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!»
Мишка также сообщил
По дороге в Мневники:
«Голду Меир я словил
В радиоприемнике…»
И такое рассказал,
До того красиво! —
Я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я —
Говорю: «Моше Даян —
Сука одноглазая, —
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон, —
Ну, а где агрессия —
Там мне не резон».
Мишка тут же впал в экстаз —
После литры выпитой —
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого, —
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!»
Мишка взял меня за грудь:
«Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь —
Здравствуй — до свидания, —
Побредем, паломники,
Чувства придавив!..
Хрена ли нам Мневники —
Едем в Тель-Авив!»
Я сказал: «Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но, — говорю, — загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой — самарии, —
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед, параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель…
А у меня — антисемит
На антисемите.
Мишка — врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их, —
Гинекологов одних —
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути —
Слишком много просится.
Где на всех зубов найти?
Значит — безработица!'
Мишка мой кричит:
«К чертям! Виза — или ванная!
Едем, Коля, — море там
Израилеванное!..»
Видя Мишкину тоску, —
А он в тоске опасный, —
Я еще хлебнул кваску
И сказал: «Согласный!»
…Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали «нет»,
Ну а мне — «пожалуйста».
Он кричал: «Ошибка тут, —
Это я — еврей!..»
А ему: «Не шибко тут!
Выйдь, вон, из дверей!»
Мишку мучает вопрос:
Кто здесь враг таинственный?
А ответ ужасно прост —
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, —
Мишка пьет проклятую, —
Говорит, что за графу
Не пустили — пятую.
И снова наша съемочная группа у Нины Максимовны. Мы приехали, чтобы продолжить беседу, чтобы попросить Володину маму снова окунуться в воспоминания.
