«Она производила совершенно своеобразное впечатление своею детскою наружностью, доставившей ей ласковое прозвище „воробышка“. Ей минуло уже восемнадцать лет, но на вид она казалась гораздо моложе. Маленького роста, худенькая, но довольно полная в лице, с коротко обстриженными вьющимися волосами каштанового цвета, с необыкновенно выразительным и подвижным лицом, с глазами, постоянно менявшими выражение, то блестящими и искрящимися, то глубоко мечтательными, она представляла собою оригинальную смесь детской наивности с глубокою силою мысли. Она привлекала к себе сердца всех своею безыскусственною прелестью, отличавшею ее в этот период жизни; и старые, и молодые, и мужчины, и женщины – все были увлечены ею. Глубоко естественная в своем обращении, без тени кокетства, она как бы не замечала возбуждаемого ею поклонения. Она (в то время) не обращала ни малейшего внимания на свою наружность и свой туалет, который отличался необыкновенною простотою, с примесью некоторой беспорядочности, не покидавшей ее всю жизнь».
Во всяком случае, если Ковалевский и чувствовал к младшей Круковской тогда нечто больше обыкновенной симпатии и сочувствия к ее стремлению, то он не отдавал себе в этом отчета, – это было бы слишком обыкновенно и обыденно. Скорее можно думать, что Ковалевский как умный человек заметил выдающуюся талантливость молодой девушки и ему захотелось именно ей открыть дорогу к науке.
Как бы то ни было, выбор Ковалевского привел в отчаяние обеих сестер и подругу старшей; они не рассчитывали, чтобы Корвин-Круковский дал согласие на брак младшей дочери. Анна и ее подруга успели уже порядочно насолить родителям и так утомили их своими эксцентричными выходками, что родители сочли бы для них и не особенно блестящую партию счастливым исходом; Софа же только начинала жизнь, она была гордостью своего отца, и ее ждала, по его мнению, блестящая будущность. Предположения сестер не сбылись; заметив настойчивое желание своей дочери выйти замуж за Ковалевского, отец дал свое согласие – с болью в сердце, но дал. Из этого можно заключить, что он пустил бы дочь и учиться за границу, конечно не одну, а хоть с той же Маргаритой Францевной, как отпускали своих дочерей другие заботливые отцы. По нашему мнению, этот фиктивный брак не был вызван никакой необходимостью и в нем нельзя винить родителей Ковалевской.
Выходя замуж фиктивным браком, Ковалевская чувствовала себя счастливой и глубоко гордилась тем, что была, так сказать, героиней романа, совершенно непохожего на обыкновенные банальные любовные романы. Действовать наперекор природе было отличительной чертой истинных людей шестидесятых годов, а Ковалевская, несомненно, принадлежала к их числу. В основе всего этого лежало идеальное стремление стать выше человеческой природы, но природа многим из них жестоко отомстила за себя, и до сих пор еще многие и многие расплачиваются за то, что не хотели знать в молодости ни природы человека вообще, ни своей в особенности. Заплатили этому дань и Ковалевские.
1 октября 1868 года в селе Палибино была торжественно отпразднована свадьба Владимира Онуфриевича Ковалевского с Софьей Васильевной Корвин-Круковской. На свадьбу в числе прочих гостей был приглашен бывший учитель ее Малевич. После венчания в приходской церкви был роскошный обед; во время обеда уже подана была карета для новобрачных, которые тотчас же уехали в Петербург.
Вероятно, Корвин-Круковские скоро бы догадались, с какою целью был заключен брак, если бы молодые день-два провели в Палибине; но родители остались в деревне, а молодые поселились в Петербурге, где каждый из них продолжал свое дело: он занимался изданиями и переводами, она продолжала свои уроки математики у Страннолюбского. Родители хотя и не отдали всего приданого дочери, но все-таки дали ей двадцать тысяч, так что отъезд за границу был обеспечен. Вырвавшись на волю, Ковалевская не забыла сестры и упросила родителей отпустить с ней на следующую зиму за границу и Анну. Старики согласились и на это.
В первое время юная Ковалевская сильно краснела, когда ей приходилось называть своим мужем совершенно, в сущности, постороннего ей человека; но вскоре она привязалась к своему «освободителю», и в Петербурге они были неразлучны: их всюду встречали вместе – в театрах и на лекциях Сеченова. Всех интересовала тогда эта парочка, и многие жалели Ковалевского, что его милая жена никогда не будет принадлежать ему вполне; другие же утверждали, что она должна посвятить себя одной науке. Весною 1869 года Ковалевские отправились в Гейдельберг; она стала посещать лекции математики, а он начал заниматься геологией. Вместе с Ковалевскими уехала за границу также и молодая девушка Лермонтова с целью заниматься химией; впоследствии и она получила степень доктора химии в Геттингенском университете. Ковалевская познакомилась с нею в Петербурге и узнала, что та тоже желала бы ехать за границу учиться, но ее не пускают родители, живущие постоянно в Москве. У Ковалевской мелькнула смелая мысль поехать в Москву прямо в дом к совершенно незнакомым ей людям и упросить их отпустить дочь за границу. И действительно, она как нельзя лучше это выполнила. Пробыла два дня в Москве, совершенно очаровала родителей девушки, и они согласились отпустить дочь с такою обворожительною дамой за границу. Этой подруге мы обязаны описанием их совместной жизни в Гейдельберге и в Берлине.
Гейдельберг. 2-я половина 19 века.
В Гейдельбергский университет Ковалевская и Лермонтова поступили в летний семестр 1869 года. На каникулы же последняя отправилась к родителям в Россию, а Ковалевские поехали в Лондон, где им удалось познакомиться со многими выдающимися людьми того времени: Джордж Элиот, Дарвином, Спенсером и другими. К зимнему семестру Ковалевские опять приехали в Гейдельберг, где застали уже свою подругу.
Подруга с удовольствием вспоминает эти первые месяцы в Гейдельберге, восторженные споры о всевозможных предметах, поэтическое отношение Софы к молодому мужу, который в то время любил жену совершенно идеальною любовью, без малейшей примеси чувственности. Она, по-видимому, с такою же нежностью относилась к нему.
«Лекции начались тотчас после нашего приезда. Днем мы все время проводили в университете, а вечера свои посвящали также занятиям. Но зато по воскресеньям мы всегда делали большие прогулки в окрестностях Гейдельберга, а иногда ездили и в Мангейм, чтобы побывать в театре; знакомых у нас было очень мало, и мы только в очень редких случаях наносили визиты некоторым профессорским семьям».
Ковалевская вскоре обратила на себя внимание своих знаменитых профессоров: Кенигсбергера, Кирхгофа и других. В небольшом университетском городе она приобрела такую известность, что матери показывали на нее детям на улице. Несмотря на это, она держалась в стороне от профессоров и студентов и отличалась некоторой застенчивостью. В университет она входила не иначе, как с опущенными глазами. Она разговаривала с товарищами только тогда, когда это было абсолютно необходимо для ее занятий. Эта скромность не была напускною в этот период ее жизни. Вернувшись однажды из университета, она рассказала своей подруге, что ей во время лекции бросилась в глаза ошибка, которую один из студентов сделал в вычислениях на доске. Ковалевская долго колебалась, наконец решилась и с сильно бьющимся сердцем подошла к доске и указала на ошибку. В Россию доходили слухи об успехах в Гейдельберге нашей Ковалевской, и ею гордились, на нее указывали все те, кому были дороги успехи женского образования.
