По правде говоря, Немни вложил деньги в это предприятие, только чтобы не упустить уникальную возможность сделать картину с Феллини, представившим проект ясно, умно, даже несколько сдержанно. Зато встав за камеру, отмечал Ненни, Феллини преображался в человека, уносимого порывом своей художнической страсти, живущего лишь своим делом, «абсолютно одержимым, как влюбленный, — все остальное не существует».
С Немни у Феллини мгновенно возникло взаимопонимание, и он надеялся, что обрел в его лице не только продюсера на всю жизнь, но и друга. Поскольку Немни был человеком утонченным, мыслящим и порядочным, Феллини мог смириться с тем, что тот не разделяет его кулинарных фантазий.
Феллини не любил натурных съемок, так что в павильоне пришлось не только строить корабль, но и воспроизводить морскую гладь. Искусственное море должно было имитировать волнообразное движение настоящих волн, приводимых в движение гидравлическим путем, «сколько бы это ни стоило».
Даже когда на долю Феллини выпадала возможность сократить стремительно растущую смету и суммы варьировались от сотен тысяч до миллионов долларов, он одинаково щедро разбрасывал как деньги продюсеров, так и свои собственные. Ни о какой экономии речи быть не могло, значение имел только фильм. Дату начала съемок перенесли, когда, по словам Немни, Феллини, который был на удивление суеверен и придавал мистический смысл знамениям, неожиданно объявил, что данный момент неблагоприятен и у него дурное предчувствие. Дату перенесли либо по этой причине, либо потому, что он еще недостаточно подготовился.
Немни решил урезать долю своей прибыли взамен ограничения риска.
«Я потерял небольшую сумму, — говорил он мне, — зато приобрел уникальные и незабываемые впечатления, которые вспоминаю с радостью. Финансирование фильма Феллини стало моей визитной карточкой в кинобизнесе, а благодаря моему знакомству с Федерико я стал намного богаче, хоть и не в буквальном смысле». И это могут сказать столь многие.
Немни сопровождал Джульетту на премьеру балета «Дорога» в миланском театре «Ла Скала». Они с Феллини остались друзьями, хотя он больше не финансировал ни одного фильма Феллини.
С того места, где я сидела (оно было верхней палубой лайнера в фильме «И корабль плывет»), я ощущала постоянную качку: палубу раскачивали техники. Туда для меня каждый день ставили стул. И я сидела в одиночестве, пока ко мне не подходил Феллини что-нибудь объяснить или просто поболтать, или пока Марчелло Мастроянни, Серджио Леоне, Робин Уильяме, Пол Ньюмен, Микеланджело Антониони либо другие приезжающие знаменитости или друзья не пробирались на закрытую площадку. Время от времени здесь ставили второй стул. Это означало, что приедет Джульетта Мазина.
Ее, одетую в элегантный итальянский костюм и маленькую даже на высоких каблуках, приветствовал Феллини. Все на съемочной площадке знали ее не только как его жену, но и как блестящую актрису. Ее уважали как профессионала и любили как человека. Она никогда не задерживалась надолго, словно боялась помешать.
Она тепло со мной поздоровалась. Впервые я увиделась с Джульеттой в Нью-Йорке, когда та возвращалась в Рим с кинофестиваля в Сан-Франциско, куда ее пригласили в качестве почетного гостя. Ее взволновал оказанный ей восторженный прием. Феллини звонил мне из Рима, чтобы сообщить, что Джульетта полетит через Нью-Йорк. Он спросил, не могу ли я увидеться с ней и уделить ей время, поскольку она не привыкла путешествовать одна. Я пригласила ее пообедать в «Ле Серк», где ее тут же узнали. Несколько раз на протяжении следующего года Феллини пытался компенсировать мои расходы за те несколько дней, что Джульетта провела в Нью-Йорке.
На время съемок эпизода затопления лайнера в фильме «И корабль плывет» мне выдали белую хирургическую повязку для предохранения от вредных для здоровья паров и дыма. Феллини и все, кто не работал перед камерой, надели небольшие маски, которые служили скорее украшением, нежели защитой, поскольку вряд ли могли предохранить от чего бы то ни было.
На съемочной площадке Джульетта иногда шепотом обращалась ко мне, и я замечала, что Феллини смотрит в нашу сторону. Я боялась, что нас рассадят по разным углам и объявят нам выговор. Один раз он на самом деле ее отругал, но в тот момент она разговаривала с кем-то еще, а он режиссировал сцену. Она приняла это не так близко к сердцу, как я. Я не знала, что делать: с одной стороны, мне не хотелось допустить неуважение по отношению к ней, а с другой — к нему.
Когда Джульетта впервые появилась на студии и увидела меня, она пригласила меня выпить с ней чаю. Сказала, что от сидения на качающейся палубе у нее началась морская болезнь. Нас долго не было. Вернулась я в одиночестве. Она поехала в их квартиру на виа Маргутта, куда Феллини каждый день возвращался поздней ночью. На следующий день она снова пригласила меня на чашку чая и я забеспокоилась, что, Феллини может решить, будто меня привлекает больше чаепитие, чем та причина, по которой я приехала в Рим: увидеть его в работе. Так что в тот день я отказалась от приглашения.
Когда мы были наедине, Джульетта вспомнила, как впервые встретилась с Феллини. Несмотря на свою привлекательность и популярность в школе и большое количество ухажеров в классе и в театральной студии, она утверждала, что у нее дух захватывало от юного Федерико. «Он не был ни на кого похож. После встречи с ним никто не мог его затмить, и так продолжается все эти годы. Разве что Федерико еще больше становится самим собой».
В первые дни их романа Джульетта почувствовала, что лучше, чем кто-либо другой, «понимает» Феллини. В 1983 году, когда мы сидели на палубе корабля, отправляющегося в плавание, она скривилась и задумчиво пробормотала: «Я была очень невинна. Безусловно, никому никогда не дано до конца понять такого сложного человека, как Федерико, и мне тоже, а меньше всего самому Федерико.
Он говорил, что не в состоянии понять меня, но это оттого, что он постоянно ищет сложности там, где все просто. В нашей ежедневной жизни он любит все упростить донельзя, поскольку ему хватает сложностей, возникающих в его собственной голове.
Наш роман был романтичен и скоропалителен, так как шла война и Федерико был вынужден скрываться от фашистов, те хотели призвать его на военную службу. Ему пришлось жить в квартире моей тети, так что много времени мы проводили вместе.
Я ходила в школу, мне там нравилось, но ничто не могло сравниться с Федерико. Он был моей первой и единственной любовью. И по-прежнему ею остается.
Федерико был такой смешной. Он меня смешил, но сейчас трудно вспомнить конкретные примеры. Суть была не в том, о чем он говорил, а как он об этом говорил. Но я точно помню, что однажды он позвонил, предложил встретить его и вместе позавтракать. Я знала, как его зовут, но не была с ним знакома. Я знала, что он автор радиопостановки, где мне дали главную роль, и я уже была заинтригована. Пьеса называлась «Чико и Паллина», и я играла Паллину. Речь шла о молодой супружеской чете.
