У него были серьезные причины сомневаться в прозрачности стекла. Через двенадцать лет после скандала с улицей Крулебарб ни один человек не мог пройти по Парижу, чтобы не увидеть себя всюду. Повсюду были пары парижан, и каждый парижанин из такой пары был ненавидящим себя Нарциссом.
Пора было положить этому конец. И именно он был тем человеком, который должен был сделать это… Или он не Валери Жискар д’Эстен.
Пять лет спустя став президентом Французской Республики, он установил границу дозволенного: двадцать пять метров для центра города и тридцать семь для периферии. Это составляло тринадцать и девятнадцать ростов Жискара д’Эстена соответственно. Исключение составляли Эйфелева башня, башня Монпарнас, три или четыре других небоскреба и остальные в кварталах Дефанс и Фрон-де-Сен, строительство которых уже шло полным ходом. Двадцать пять и тридцать семь метров были новыми вертикальными мерками города, и это была крайне популярная мера среди населения. Почти все понимали, в чем тут дело.
Север Парижа ночью: темно-серые холмы Бельвиль, Менильмонтан и Шарон, покрытые антеннами и дымовыми трубами. Какой-нибудь покосившийся дом где-нибудь у Порт-де-Лила (окраина Парижа. – Пер.).
Окно на пятом этаже под карнизом: молодая женщина спит под раздуваемой ветром простыней, освещенная лунным светом или желтым уличным фонарем.
Через раскрытое окно доносятся звуки. Что-то похожее на завывание кота – мьяааааауууу!!! – ленточкой звука летит вдоль окраин, отмечая их границы. Она шевелится на кровати и двигает ногами, как будто хочет освободиться. На мгновение она оказывается с ним там, на мотоцикле.
В доме не горят огни, но на нем пятна грязи или тени, которые выглядят почти как человеческие лица. Какой-то мужчина идет мимо по тротуару, черты его лица неразличимы. Он поворачивает за угол медленно, словно перед ним лежит долгий путь. На нем сильно поношенные дорогие ботинки. Художник изображает его оставляющим слабый след белой пыли.
Куда бы Жискар ни бросил взгляд в Париже, он видел работу своего предшественника: банкира Помпиду, любителя поэзии Помпиду, президента Помпиду; кто-то мог бы сказать – выдумщика. Пыхтящий двуличный крестьянин, который вышиб его из Министерства финансов. Пом-пи-ду – как звуки автомобильного клаксона.
Если бы он не умер в 1974 г., пробыв на своей должности менее пяти лет, кто знает, что он мог бы натворить?
Помпиду был родом из Аверни, где вулканические пробки (экструзивный бисмалит) торчат, как древние разрушенные небоскребы, а гранитные пастбища столь унылы, что незаглушенный звук двигателя похож на песню жаворонка в небе или мычание теленка. Когда он вел машину по Парижу, он хотел, чтобы здания исчезли, что в каком-то смысле они и сделали. Он сказал: «Это город должен приспосабливаться к автомобилю, а не наоборот. Мы должны отвергнуть старомодную эстетику». Его тело уже приспособилось: у него были обвисшие бедра и подергивающиеся ноги водителя.
В 1971 г. архитекторы, которые выиграли конкурс на проектирование Центра «Бобур», пришли к нему на встречу в Елисейский дворец. Сначала они увидели президента Французской Республики в костюме; затем он ушел, переоделся во что-то менее официальное и вернулся, куря сигарету «Голуаз», со словами: «Я рад, что я не архитектор. Это, вероятно, самое трудное в мире дело – все эти строительные правила!»
Он не делал вид, что что-то смыслит в этом, хотя свое мнение имел. Когда его спросили о современной городской архитектуре, он сказал: «Без небоскребов она не может существовать». Журналисты из «Монд» посмотрели сквозь окна президентского кабинета и, пока он говорил, увидели, как изменилась линия горизонта.
«Нравится вам это или нет, – сказал Помпиду, – вы не можете обойтись без небоскребов». Затем он добавил, как будто по секрету: «Я знаю, что не должен говорить этого, но башни собора Парижской Богоматери… они слишком низкие!»
Его жена Клод больше внимания уделяла деталям. Именно она решила, что самые большие компоненты вентиляционной системы Центра «Бобур» (охлаждающие конструкции на крыше и воздухозаборники на уровне улицы) должны быть не синими, а белыми.
Супруги Помпиду жили, если судить по кессонной входной двери с львиными головами и венками, в красивом старинном особняке на острове Сен-Луи, 24, набережная Бетюн. Триста лет назад перекупщики недвижимости расширили набережную Бетюн и переименовали ее в набережную Де-Балкон с маркетинговыми целями. Парижане, проходившие мимо в напудренных париках, считали такое эксклюзивное развитие района, расположенного на берегу реки, бельмом на глазу: балконы портили классическую простоту фасадов, а жены богатых финансистов, стоявшие на них, выглядели как проститутки, выставляющие себя напоказ. В 1934 г. один из таких домов с балконами купила Елена Рубинштейн, сколотившая себе миллионное состояние на косметике. Она снесла его и построила безликий особняк, хвастающий модным окном в форме иллюминатора. Все, что осталось от первоначальной постройки, – это входная дверь. Это и был дом номер 24, в котором жила чета Помпиду.
Остров Сен-Луи был столь тих по вечерам, что почти никто не мог поверить, что на нем все еще имелись сборщики платы за проход по мостам и цепи, чтобы помешать кому бы то ни было добраться до острова после наступления темноты. По соседству в доме номер 22 жил Бодлер, когда был молодым щеголем, вместе со своими кальяном, кроватью и старинными картинами, которые он купил в кредит в антикварном магазине, расположенном на острове. Помпиду был поклонником Бодлера и поэзии вообще. «Я остаюсь убежденным, – писал он в своих воспоминаниях, – что лицо молодой девушки и гибкое тело – это одни из самых трогательных вещей в мире наряду с поэзией». Его антология французской поэзии включала несколько стихотворений из Les Fleurs du Mai[40]:
Дрожащая заря в своем розово-зеленом платье
Медленно шла вдоль безлюдной Сены…
Вечера на балконе, скрытом розовым туманом!
Какой мягкой казалась твоя грудь, каким добрым сердце!
Это случилось через несколько недель после судейства архитектурного конкурса и первых земляных работ для Центра «Бобур», от которых вибрировали самые отдаленные уголки Парижа (но не остров Сен-Луи). Помпиду и Бодлер выглядывали из своих окон, куря сигареты и выдувая кольца дыма в сторону левого берега. Их разделяли только улица Пулетье и сто тридцать лет. Под обоими окнами можно было увидеть серебристый след от речной крысы, пробирающейся через сточные воды.
