которому следует вернуться, возродиться, родиться заново? Надо думать, Михаил Агурский и как историк, и как сын своего отца — свидетеля той России — вкладывал в это клише иной смысл, он смотрел вперед, а не назад, видел перспективы и возможности, открывающиеся за точно (в деталях!) предсказанным им поворотом русской истории. Сергей Аверинцев назвал отношение Михаила Агурского к России «несентиментальной любовью». Агурский умер в Москве, приехав на Конгресс соотечественников, как раз в самую бурю, подарок свыше в это время быть здесь, увидеть и умереть, конец августа 91-го, гостиница с символическим названием «Россия».
В громе тех дней кончина его в России прошла почти незамеченной. Единственным журналом, опубликовавшим некролог, был «Наш современник». «Горячий сторонник открытого и честного русско-еврейского диалога... признание необходимости прямого и нелицеприятного разговора... принадлежал к тем — увы, не очень многочисленным людям своего круга, которые обладали здравым смыслом и смелостью, без которых такой разговор невозможен». Лозунг русских националистов на проводах: «Пусть все евреи уезжают, кроме Агурского». Но Михаил Агурский уехал. При всей несентиментальной любви к России. Его дом был в Израиле. Для него это действительно было возвращением.
Тема дома и бездомности, и тоски по дому (в непосредственно-прямом, равно как и в культурно-историческом, и в духовном смысле) занимает в книге Агурского огромное место. Каждый дом — жизненная эпоха, судьбоносный поворот. Тут и улица Веснина в запахах булыжника и сирени, и горестный Павлодар, и разнесчастная в раздорах и без лифта Полянка, и Лебяжий («жизнь возле Кремля — это нечто такое, что не может пройти бесследно в человеческой жизни»), и Даев с Надеждой Васильевной, и Арбат, и на краю ойкумены (тогда еще без метро) Беляево, обретшее в романе Михаила Агурского статус всемирного центра.
Он жил в Рамоте и в Текоа. Потом купил дом в Гиват-Зееве. Впервые в жизни — свой собственный дом! Земля Израиля. Своя земля — свой дом. Штахим, дорога на Рамаллу, пасущиеся овцы, араб на ослике, охряная земля (адама адума), оранжевые шары на проводах, черепицы крыш, шомеры у въезда, средний класс, курд-резник справа, марокканец-садовник слева, собачий лай (в Москве были только кошки), керамическая, в веселых завитках и цветочках табличка: «Мипшахат Агурский», марокканский петух кричит ровно в четыре тридцать, что ты орешь, дурень, торопишься, забегаешь вперед, опережаешь время, еще темно, нет, петуха тогда не было, настырная птица, кандидат в каппарот, тебя не было, когда хозяин «мишпахат Агурский» совершил свой последний разрыв (в России, в «России»), переезд в последний свой земной дом на Гиват-Шауль, поближе к яркому иерусалимскому небу — из ненаписанной, а может, и обретающейся где-то в неведомой папке второй части книги: ведь невозможно же, согласитесь, немыслимо ставить окончательную, бесповоротную и беспощадную точку на слове «разрыв»!
Как, впрочем, невозможно, немыслимо ставить окончательную, бесповоротную, беспощадную точку.
Ни на каком слове.
Нигде и никогда.
Мир не видывал такой свадьбы (идиш).
Мало ли что говорят (идиш).
Враки (идиш).
Настоящее насилие (англ.).
Историк (нем.).
Как так? <...> Учитель? (нем.).
Ученый (нем.).
Кровопийца, клоп (идиш).
Ошер, позабудь про кошер (идиш).
Мальчик, малыш (идиш).
Герой (идиш).
Свадьба в казарме (идиш).
Тише! Царь спит (идиш).
Пожар, братья, пожар (идиш).
Что ты делаешь? (идиш)
Смятение чувств» (нем.).
Что ты говоришь? (идиш).
Козел отпущения (франц.).
Хорошо темперированный клавир (нем.).
Пой, веселись, ликуй, мое верующее сердце (нем.).
Мы очень довольны (идиш).
У меня сестренка в Тель-Авиве (идиш).
Девочка моя (идиш).
Такие (идиш).
Вы еврей? (идиш)
По обязанности, в силу занимаемой должности (лат,).
Поиски корней (англ.).
Святая простота (лат.).
Не путать с Д.Ф.Устиновым (прим, автора).
Текст письма дается, по-видимому, в сокращенном виде, что видно из ответа Ивана Ефремова, где обсуждаются некоторые мысли Михаила Агурского, отсутствующие в приведенном тексте. (Прим, ред. )
«Голос Израиля» (иврит).
Скотина; букв. — черный (идиш).
