По своему значению этот листок бумаги можно поставить в один ряд с Великой хартией вольностей или с американской Декларацией независимости. Но последствия… Они превзошли все ожидания. Подобно запущенному в озеро камню, после чего еще долго-долго расходятся по воде круги, документ этот будет постоянно будоражить и мутить человеческое сознание, распространяя по всему миру заложенные в нем идеи. За всю свою жизнь Ленин не написал странички, подобной этой, — странички, которая обладала бы столь многообещающей разрушительной силой.
[39]
«Апрельские тезисы» — за всю свою жизнь Ленин не написал странички, подобной этой, которая обладала бы столь многообещающей разрушительной силой.
Таковы были тезисы, набросанные Лениным в спешке тем утром, на следующий день после его прибытия в Петроград. Он так сокращает слова, что прочесть их удается с большим трудом. Мысли его разбросаны там-сям по странице, но впечатление это ошибочно. Именно так расположенные, они приобретают особую силу. Он объявляет программу, специально рассчитанную на то, чтобы возмутить все другие революционные партии, чтобы порвать с ними, чтобы уничтожить их; ведь революция должна влиться в русло, проторенное исключительно им, и больше никем. И только походя, как бы между прочим, он объявляет об отмене армии, чиновничества, полиции.
В наши дни этот листочек бумаги, уникальный по своему значению, выставлен как ценный экспонат в Центральном музее Ленина в Москве. Его обрамляет тяжелая рама, затянутая в красный бархат. Наверное, он того заслуживает. И дело не только в том, что ни один из документов XX века не имел столь громадного воздействия на человечество, населяющее нашу планету, как этот, а еще и в том, что ни одна из его работ не обнаруживает с такой очевидностью силу Ленина, но одновременно и его слабость. В каком-то смысле эта нервно исписанная страничка является своего рода великолепным портретом Ленина, но как бы в абстрактном стиле.
«Апрельские тезисы», как их позже назвали, отличаются тем, что в них все проблемы заострены до предела. На этот раз формальный язык социалистических лозунгов, пусть местами неточный, страдающий повторами, начинает звучать как нешуточная угроза, приобретая очень опасный смысл. Еще бы! На одной-единственной страничке Ленин предписывает уничтожить российское государство, в котором, между прочим, сам живет и дышит. Тема разрушения пронизывает тезисы: парламент отменяется, как, впрочем, и республика; одним ударом уничтожаются армия, чиновничество, полиция; банки закрываются, земля отнимается у тех, кто ею владеет. Социализм тоже отменяется или откладывается на неопределенное время. Потому что единственная задача — это контроль над средствами производства, который будет осуществлять Совет рабочих депутатов. Социал-демократическая партия прекращает свое существование, теперь ее заменит коммунистическая партия. Самая первая фраза: «Никаких уступок «революционному оборончеству»» — означает, что война тоже отменяется.
В полдень, когда он выступал на заседании, проходившем на хорах Таврического дворца, семь приведенных выше тезисов разрослись до десяти. Кое-что ему пришлось дополнить, развить. Теперь его тезисы звучали наподобие новых заповедей, возвещаемых народу новоиспеченным «Моисеем». Оглашая пункт за пунктом, Ленин говорил медленно, чтобы дать возможность стенографистке точно записать его слова. Но временами он начинал вдаваться в разъяснения и тогда спешил, забывая о стенографистке. Поэтому текст стенограммы местами непонятен, какие-то слова пропущены, и о смысле сказанного можно догадаться только из контекста. Например, то место, где он высказывается против ведения революционным правительством оборонительной войны с Германией, в стенографическом отчете записано так: «Революция — вещь трудная. Без ошибок нельзя. Ошибка в том, что мы (не разоблачили?) революционное оборончество во всей его глубине. Революционное оборончество — измена социализму. Недостаточно ограничиться… Должны признать ошибку. Что делать? — Разъяснять. Как дать… которые не знают, что такое социализм… Мы не шарлатаны».
Когда мы читаем такие неполные отрывки, у нас иногда создается ощущение, что и в полных отрывках отсутствует четкость мысли. Он зачем-то повторяет: «Мы не шарлатаны». Он критикует, атакует, бьет, но все его удары как будто мимо цели. Он, как слепой, отчаянно размахивает кулаками, не зная, где его враг. Он ругает большевиков за то, что они доверяют Временному правительству, и считает, что пора это прекратить. Лучше остаться одному против сотни врагов, чем капитулировать перед Временным правительством, говорит он. Кое-кто любит щеголять возвышенными фразами. С какой целью? «Единственное, что губило все революции, это — фраза, это лесть революционному народу». Фразой обольщали народ. Революционеры и сами обольщались пышными фразами. «К народу надо подходить без латинских слов, просто, понятно», — учит Ленин, а в тех же тезисах при этом полно латинских слов. О крестьянах он и впрямь говорит просто: «Что такое крестьянство? Мы не знаем, статистики нет, но мы знаем, что сила». Странно слышать от него такое, потому что статистических данных по этому вопросу было сколько угодно, да и сам он в прошлом занимался статистикой весьма основательно. О том, чтобы дать землю крестьянам, речи вообще не идет. Вместо этого он говорит об образцовых хозяйствах, созданных на месте больших земельных угодий; контролировать их будут Советы крестьянских депутатов. Полицию тоже возьмут под свой контроль Советы. Гораздо убедительней прозвучал его призыв: «…Научитесь управлять — нам некому помешать…»
Местами его речь способна ввести в заблуждение. Он говорит так, как будто большевистская революция уже победила. Например, у него есть откровение такого рода: «Диктатура пролетариата есть, но не знают, что с ней делать. Капитализм перешел в государственный капитализм…» Но в апреле 1917 года России еще было далеко до диктатуры пролетариата, а до государственного капитализма еще надо было дожить, может быть, год, а то и целый век. «Искусство управлять ни из каких книжек не вычитаешь», — заявил он. Так оно и будет: Россия превратится в нечто вроде химической лаборатории. Над ней будут ставить опыты, один неудачнее другого.
В заключительной части своей речи он слегка занимается самобичеванием, но одновременно с этим защищает свою позицию. «Лично от себя — предлагаю переменить название партии, назвать Коммунистической партией», — говорит он. Любопытно, что это был тот исключительный случай, когда он выступал от себя лично, а не от лица партии. Далее: «Большинство с.-д. во всем мире социализм предали и перешли на сторону своих правительств…» Итак, старое название партии ему уже не подходит, оно потеряло для него смысл. Оно как грязная сносившаяся рубашка, которую пора выбрасывать. Тоже как-то странно, ведь он посвятил больше половины своей жизни борьбе за социал-демократию. Однако, предлагая это, он боится, что товарищи по партии окажутся слабыми, подверженными воспоминаниям и не захотят от них отказываться. И тогда он бросает: «Хотите строить новую партию… и к вам придут все угнетенные!»
