Вслед за мной в комнату вошел Берман и пригласил поужинать с ними.
— Вы же ничего не ели, Анна Михайловна, может, и вы решили объявить голодовку по примеру Бухарина? — спросил Берман.
Я ответила дерзко:
— Голодовку объявлять я не собираюсь, но с вами ни за один стол, ни на один пол не сяду.
Берман иронически улыбнулся и сообщил мне, что он нас покидает, остаются только «ребята-сотрудники».
Я спросила, у кого я могу узнать о Н. И.
— У меня и узнаете, — легко согласился Берман, назвал свою фамилию, дал телефон — так я узнала, что он Берман.
Хорошо закусив, «сотрудники» запели. Комната Ивана Гавриловича была ближе к кухне. Каково ему было все это слушать? Опасаясь, что веселая компания разбудит ребенка, я зашла в кухню, чтобы их угомонить. «Сотрудники» и не подумали извиниться, но, к радости моей, сообщили, что уходят. В квартире воцарилась тишина. Однако ушли не все — женщины остались. Им было поручено перелистать все книги в библиотеке Бухарина в надежде, что, возможно, в книгах обнаружат что-либо порочащее его. Перелистывание страниц длилось сутки. Я не раз забегала в кабинет и в огромную мрачную комнату со сводчатыми потолками, где стояли стеллажи с книгами. Утомленные женщины не переставая листали, листали и листали книги. Сомневаюсь, чтобы они могли перелистать их все. Уходя, шкафы с книгами они опечатали.
Я несколько дней лежала как мертвая. Наступила реакция после длительного нервного напряжения. Еще долго мучил меня воображаемый шелест перелистываемых страниц.
Надежда Михайловна, надев медицинский корсет (иначе передвигаться она не могла), буквально приползла ко мне в комнату. Нам нечем было утешить друг друга. Делились впечатлением об обыске, мрачными прогнозами о дальнейшей судьбе Н. И. и Рыкова и с болью наблюдали за ребенком. Юра ползал по комнате, искал и звал отца.
Через несколько дней, ослабевшая и подавленная многомесячной пыткой, я постаралась мобилизовать себя. Надо было заняться ребенком, который в течение полугода был лишен должной материнской заботы. Наконец, я торопилась получить сведения о Н. И., пока не выключат телефон-«вертушку». По номеру, который дал мне Берман, я могла соединиться с ним только с этого аппарата. Через неделю после ареста Н. И. я решила позвонить, чтобы узнать о нем. Ответил мужской голос, я узнала Бермана. Но, осведомившись, кто его спрашивает, сам же и ответил: «Бермана нет на работе». Звонила я ежедневно, Берман тоже стал узнавать мой голос и продолжал отвечать, что его нет, уже не интересуясь, кто его спрашивает. В конце концов я не выдержала и крикнула: «Зачем вы лжете! Я же узнаю ваш голос!» Берман мгновенно повесил трубку. Но в тот же день позвонил сам, очевидно, с разрешения Ежова. Продиктовал мне список книг, составленный Н. И. Это были немецкие книги, купленные в Берлине в 1936 году, с которыми Н. И. работал еще дома. Мне было разрешено вскрыть опечатанный шкаф.
— Книги доставите следователю Когану, пропуск будет заказан, — сказал Берман.
Коля Созыкин позвонил как раз перед моим уходом, предложил проводить меня и по пути купил для Н. И. апельсины, возможно, на средства, отпущенные для этой цели НКВД. У подъезда известного здания на Лубянской площади мы расстались.
Коган сидел в небольшом узком и длинном кабинете, похожем на гроб. Встретил меня подчеркнуто приветливо.
— Вот, Анна Михайловна, только вчера вечером в этой комнате я беседовал с Николаем Ивановичем — пили чай. Он у вас большой сластена, я кладу ему в стакан шесть кусков сахара.
— Удивительно, дома такого не бывало. Очевидно, тяга к сладкому от горькой жизни. — Я передала апельсины и книги.
— Почему же от горькой? Мы к Николаю Ивановичу относимся хорошо, и апельсины вы напрасно принесли, у него все есть, лучше ребенку отнесите.
Но я не взяла.
Затем Коган протянул мне небольшую записочку, написанную рукой Н. И.: «Обо мне не беспокойся. Меня здесь всячески обхаживают и за мной ухаживают. Напиши, как вы там? Как ребенок? Сфотографируйся с Юрой и передай мне фотографию. Твой Николай».
— Не иначе как Николай Иванович здесь в санатории, — робко произнесла я: так поразило меня содержание записки — «ухаживают и обхаживают».
— Он имеет возможность даже работать, — и Коган протянул мне рукописный лист из главы его работы над книгой «Деградация культуры при фашизме».
Прочитав заглавие, я заметила:
— Не кажется ли вам парадоксальным, что фашистский наймит Бухарин работает над антифашистской книгой?
Коган покраснел:
— Это не вашего ума дело! Если вы будете касаться следственной темы, то сегодня мы видимся в последний раз.
В противном случае я разрешу вам изредка звонить мне, приходить и узнавать о самочувствии Николая Ивановича.
Коган напомнил мне, что на записку Н. И. надо ответить. Я коротко написала о нашем «неплохом» самочувствии, больше о Юре. Фотографии обещала принести. Коган настаивал, чтобы я написала, что мы живем по-прежнему в Кремле. Не могла понять, какой был в том тайный смысл. Об этом я написать отказалась и заявила следователю, что жду того дня, когда смогу из Кремля выбраться.
Мы простились, следователь крепко пожал мне руку, я взглянула на него и неожиданно увидела в его глазах неописуемую скорбь.
Я поднялась, чтобы уйти.
— Телефон мой, телефон, Анна Михайловна, запишите!
Он записал его сам на маленькой бумажке и просил не злоупотреблять звонками, позвонить не ранее чем через две недели и принести фотографии.
Через две недели фотографии были готовы, я попыталась связаться с Коганом. После моих многократных звонков преемник Когана сообщил:
— Следователь Коган в длительной командировке, звонить ему не имеет смысла.
Кто пережил то время, помнит, что означала «длительная командировка». Звонить и узнавать о Н. И., передать фотографии мне разрешено не было.
Возвращаюсь снова к Февральско-мартовскому пленуму. Информация, которую я получала непосредственно от Н. И., оборвалась 27 февраля, в день, когда Бухарин с пленума не вернулся и был арестован одновременно с Рыковым.
Дальнейшие подробности мне стали известны от жен, мужья которых присутствовали на пленуме и были арестованы после Бухарина, но расстреляны до него. Сведения я получила главным образом от Сарры Лазаревны Якир, Нины Владимировны Уборевич и жены Чудова, Людмилы Кузьминичны Шапошниковой. Все трое рассказали мне одно и то же. Поэтому предполагаю, что информация точна.
Решение комиссии было оглашено в присутствии Бухарина и Рыкова, после чего они были арестованы и уведены с пленума под конвоем. Решение гласило: «Из ЦК вывести, из партии исключить, арестовать, следствие продолжить». Оно носило приказной характер не было обсуждено и проголосовано пленумом.
