Когда мы перелезали через поваленное дерево, я зацепился за сук и порвал штанину. Я не обратил внимания, но через полчаса мое колено задубело от холода. Заколкой для волос Рита кое-как залатала дыру.
– Как ты думаешь, – спросила она. – Это больно?
Я сделал вид, что не понял, хотя прекрасно знал, что она имеет в виду.
– Если это как тогда, когда я утонула… – Она подумала. – То ничего. Не страшно.
Она прижалась ко мне, я почувствовал, что она мелко дрожит всем телом. Я обхватил ее, вжал в свою грудь.
– Меня койоты смущают, – глухо донесся ее голос откуда-то из-под моего подбородка. – Вот это, конечно, неприятный момент. Койоты.
Мерзавец, словно догадавшись, что о нем говорят, тут же подал голос.
– А тебя когда-нибудь собаки кусали? – спросила Рита.
– Нет, – соврал я.
Рассказывать, что мне наложили восемь швов и что у меня до сих пор внушительный шрам на бедре, мне совсем не хотелось.
– Меня тоже… – Ее голос становился тише, протяжней, словно она засыпала.
Мне вдруг стало жутко.
Страшно, как тогда, в проруби. В той черной ледяной бездне.
– Рита! Рита! – Я начал трясти ее. – Погоди… Ты что? Я тебе не дам… Слышишь, не дам! Не смей и думать! Рита, ты что?!
Я потащил ее за собой.
– Пошли! Пошли! До шоссе всего полчаса, минут сорок! А ты, понимаешь…
– Игорь, – тихо позвала она. – У меня часы… Светящиеся. Восемь часов сейчас. Восемь, понимаешь?
– Ну и что! Я тебе говорю: шоссе совсем рядом! – закричал я. – Тут, совсем рядом!
Я потянул ее за рукав. Она, словно кукла, послушно побрела за мной.
Медленно, валко…
Оступившись, мы упали. Мне показалось, что она смеется. Я вдруг представил, что она уже умерла, замерзла. Что я остался один. Один в этой чертовой темноте.
– Господи! – закричал я. – Нет, нет, нет! Рита, пожалуйста, я тебя умоляю… Совсем рядом, ведь совсем рядом…
– Во-семь ча-сов… – едва слышно по слогам пропела она.
В этот момент впереди послышался хруст, словно кто-то ломал хворост.
Мы застыли.
Звонко треснула палка, заскрипел снег, я явственно услышал сиплое дыханье. Кто-то большой и грузный устало выдохнул.
– Что это? – рассеянно прошептала Рита. – Кто?
– Тихо-тихо… – Я встал на колени, подхватив ее, притянул к себе.
Из темноты снова раздалось дыхание. Кто-то большой стоял в темноте всего десяти шагах от нас. Стоял и дышал.
– Медведь, – безразлично произнесла Рита. – Это медведь.
– Тихо! – зашептал я. – Не медведь. Медведи спят.
Снова затрещали сучья, словно через лес потащили диван.
Я был уверен, что звук стал ближе.
– Он идет к нам, – сказала Рита.
Я нащупал дерево, ухватился за ствол, поднялся.
А что, если она права? Медведь-шатун?
Проснулся и бродит по лесу. Из темноты раздалось бормотанье, слюнявое, которое вдруг перешло в рык. Что-то среднее между ревом моржа и коровьим мычаньем.
Рита вцепилась мне в ногу.
– Сделай что-нибудь… – попросила она тихо. – Мне страшно.
Мне показалось, что я уже слышал от нее эти слова, что все это уже было, что я снова окажусь ничтожеством, никчемным типом, трепачом и тряпкой.
Полным нулем.
И на этот раз приговор будет окончательным.
Я вдруг понял, с ясностью озарения, что терять-то мне больше нечего. Что это и есть мой последний шанс, моя последняя возможность доказать ей, Рите, доказать своей жене, которая, я уверен, усмехаясь, наблюдает сверху, доказать себе и всему миру, что я на что-то годен.
На что-то, кроме трепотни.
Я сжал кулаки, сделал шаг в темноту, вдохнул как следует и закричал.
Я орал, рычал, ругался!
Я колотил морозный воздух, бил непроглядную темень кулаками, месил ночь руками, как ветряная мельница.
Зверь не испугался, он принял мой вызов.
Его рык был страшен!
Он затрубил низким протяжным басом. Снова с отчаянным треском стали ломаться сучья. Я пригнулся, втянул голову в плечи. Безнадежно пялясь в темень, представил себе клыки, когти, рога – что еще?
И вдруг я нащупал в кармане фотоаппарат.
Камера оказалась на автомате. Я нажал на кнопку, затвор щелкнул – и вспышка выхватила на мгновенье кусок леса, ярко-белые столбы кленовых стволов, черные тени от них.
И гигантское рогатое чудище с сатанински красными глазами!
Чудище стояло в пяти шагах от меня.
Рита завизжала, высоко и пронзительно, как паровозный свисток.
Я не смог ничего толком рассмотреть, снова обрушилась темень. Я заорал и нажал на спуск.
Белый свет, словно молния, на миг осветил лес.
Зверь попятился – я видел, что он отступил. Набычив страшную голову, выпучив сверкающие глаза, он отступил. Я заорал и пошел на него. Я кричал и нажимал на кнопку, вспышка выхватывала застывшие картины – черно-белые, зернистые, будто кадры какой-то адской хроники. Рита тоже начала кричать. Она махала руками и чуть не выбила фотоаппарат у меня из рук.
Задрав рогатую голову, зверь попятился, повернулся боком – и мне удалось наконец рассмотреть его.
Это был лось.
Он оступился и чуть не упал. Проваливаясь в глубокий снег, он с треском мял мелкие деревья, крушил ветки и сучья, ломал кусты. Потом затрубил и ломанулся от нас через лес.
– Это лось! – Рита плакала, прижимаясь ко мне. – Чертов лось!
Кажется, я тоже плакал. Хохотал и плакал. Целовал ее мокрые, холодные щеки, горькие губы. Это была самая настоящая истерика.
– Лось, сукин сын! – шептала Рита. – Вот ведь сукин сын…
Я обнимал ее, вокруг чернела ночь, перед глазами, как кино, плыли кадры, выхваченные вспышкой: вертикали деревьев, белых, будто из алюминия, бесовская тень огромных рогов на них, чернильные полосы теней, уходящих в перспективу.
– Погоди… – я отпустил Риту. – Погоди…
Я выпрямился, поднял фотоаппарат над головой, нажал на кнопку. Вспышка осветила лес, вдали, на самой границе света и мрака, что-то блеснуло.
– Смотри… – тихо сказал я и снова нажал на спуск.
– Что это? – так же тихо спросила Рита. – Я ничего не вижу.
– Знак. Дорожный знак.
13
Мы выбрались на шоссе.
На желтом ромбе дорожного знака был нарисован черный силуэт лося.
Над нами сияла полная луна, от ее сизого света сугробы и дорога казались синими. В ста метрах от знака на обочине стоял наш джип. На крыше и капоте лежал снег, снега выпало дюйма три. Я помог Рите снять снегоступы, кое-как стащил свои. Мы залезли в кабину. Я открыл бардачок, среди сальных тряпок и мятых инструкций нашел ключ.
Движок запустился с полоборота.
Мы сидели молча. Ехать у меня не было сил.
Не было сил говорить, думать…
Печка надсадно гудела, дула горячим воздухом нам в лицо – я врубил ее на максимум.
Я достал камеру, включил. На экране появился последний кадр – лес и крошечный желтый ромб дорожного знака.
