Начальник артиллерии 3-й дистанции капитан 1-го ранга Ергомышев, командир бастиона капитан 2-го ранга Попандопуло и капитан-лейтенант граф Паленч-Рачинский провожали Корнилова по 3-му бастиону; они выразили ему своё сожаление, что он подвергается таким опасностям, и, узнав, что адмирал направляется к Малахову кургану, предложили ехать через Госпитальную слободку, так как вдоль траншеи, окаймляющей левый фланг дистанции, проехать верхом почти невозможно. Но Корнилов только улыбнулся:
— От ядра всё равно не уйдёшь.
На прощание он обратился к матросам:
— Ребята, товарищи ваши заставили замолчать французскую батарею, постарайтесь сделать то же.
Было уже около 11 часов утра, когда вице-адмирал, Жандр и сопровождавший их казак поехали под гору вдоль траншеи — у сада полковника Прокофьева, которая не прикрывала даже их лошадей. Жандр запомнил на всю жизнь эти минуты: ему было весело ехать рядом с Корниловым, слушать его замечания о намерениях неприятеля и видеть, что ядра роют вокруг них землю и пули свистят мимо; он верил тогда в счастливую звезду своего адмирала; ему казалось невозможным, чтобы ангел смерти коснулся его так скоро…
38-й флотский экипаж стоял за морским госпиталем; Владимир Алексеевич приказал перевести за флигель Лазаревских казарм и Московские батальоны, чтобы укрыть людей от неприятельских снарядов. Когда всадники миновали доковый мост и стали подниматься по западной покатости Малахова кургана, 44-й флотский экипаж приветствовал Корнилова громогласными криками «ура».
— Будем кричать «ура» тогда, когда собьём английские батареи, а теперь покамест только эти замолчали, — отвечал адмирал, указывая на французские батареи, которые русские пушки заставили уже умолкнуть.
Владимир Алексеевич въехал на Малахов курган от Корабельной слободки и сошёл с лошади на кремальерной батарее — возле правого фланга ретраншемента, прикрывавшего Малахову башню со стороны неприятеля. Три английские батареи действовали в тот день по кургану: в 24 амбразуры, с английским флагом — на горе между Лабораторной балкой и доковым оврагом; другая — на той же горе у шоссейной дороги, и третья, прозванная матросами «пятиглазой», — на скате холма у верховья Килен-балки. Огонь их был очень силён, и к приезду Корнилова орудия на верхней площадке башни были оставлены орудийной прислугой, но начальник обороны кургана контр-адмирал Истомин с успехом отстреливался из своих земляных батарей.
Осмотрев нижний этаж башни, Корнилов нашёл удобным перевязывать там раненых и приказал послать за доктором на ближайший перевязочный пункт. Он хотел взойти на верхнюю площадку башни, но Истомин просто загородил ему путь:
— Вам решительно нечего там делать. Владимир Алексеевич, уезжайте с этих гибельных мест. Подумайте, что есть ваша жизнь для нашего дела. Тут всё будет идти и без вас, как при вас.
Ядра и бомбы с английских батарей летели на Малахов курган одно за другим. Корнилов стоял у башни, и Жандр вдруг ясно представил себе, как должна быть хорошо видна англичанам высокая фигура вице-адмирала в этом мундире, с белым султаном на фуражке; Жандру даже показалось, что неприятель умышленно усилил огонь по месту, где стоял Корнилов: англичане там, со своих позиций, не могли не узнать начальника Севастопольской обороны, ежедневно в течение месяца посещавшего строящиеся укрепления и выезжавшего со своей свитой далеко вперёд наших аванпостов…
Уже несколько раз Жандр предлагал ему уехать домой.
— Постойте, мы поедем ещё к тем полкам, — сказал адмирал, указывая на Ушакову балку, где стояли Бутырский и Бородинский полки, — а потом Госпитальной дорогой — домой. Он промедлил ещё несколько минут.
— Ну, теперь пойдём.
Жандр на ходу вынул часы: была половина двенадцатого.
Всё слилось в одно мгновение: свист пролетевшего ядра, падающий на бок адмирал, не успевший дойти трёх шагов до бруствера, и кровь, брызнувшая на грудь Жандру.
Он бросился и подхватил голову адмиралу: ядро раздробило ему левую ногу у самого живота. Подбежавшие офицеры помогли поднять его на руки и положили адмирала за бруствером между орудиями.
— Отстаивайте же Севастополь, — сказал им Корнилов и скоро потерял сознание, не испустив ни одного стона.
…Пришли два фельдшера, за которыми послал Жандр в Корабельную слободку, и принялись за перевязку, качая головами. Жандр, заставляя себя это сделать, оставил адмирала и поехал сообщить о случившемся генералу Моллеру и Нахимову, чтобы в случае штурма они не ожидали распоряжений Владимира Алексеевича, и, завернув по дороге в госпиталь, послал к нему лучшего хирурга Лаврентьева и носилки, но контузия, полученная им на Малаховом кургане, не позволила ему возвратиться к адмиралу; он больше не видел его живым.
…Корнилов пришёл в себя на перевязочном пункте, причастился Святых Тайн. «Скажите моим сыновьям, — сказал он священнику, — чтобы они служили верно Царю и отечеству». Он просил послать брата своей жены, юнкера Черноморской гардемаринской роты Новосильцева, в Николаев предупредить Елизавету Васильевну о своей ране. Заметив, что его хотят переложить на носилки, но затрудняются приподнять, опасаясь затронуть рану, со стороны которой были приставлены носилки, адмирал сделал усилие и перевернулся сам через свою раздробленную ногу. Его перенесли в госпиталь.
…В двенадцатом часу мичман Скарятин прискакал на Екатерининскую пристань, главное артиллерийское депо, где находился генерал-лейтенант Попов, и передал ему ужасную весть о ране адмирала, прибавив, что он требует его к себе. Тотчас же бросившись на катер, Попов поехал к доковым воротам, откуда, поднявшись к мосту, узнал, что адмирала перенесли в госпиталь. Мгновенно явившись к носилкам, которые были поставлены в одной из комнат госпиталя, Попов с рыданиями бросился к нему. Узнав своего офицера, Корнилов повторял: «Не плачьте, Попов» и старался его утешить, говоря: «Рана моя не так опасна. Бог милостив, я ещё переживу поражение англичан». Несмотря на усилия перенести боль хладнокровно, страшные мучения от раны заставляли его часто вскрикивать. Подозвав доктора Павловского [176], он просил его облегчить боль желудка; несколько ложек горячего чая успокоили его; взяв обеими руками голову Попова, он произнёс: «Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна». Потом, повременив, продолжал: «Благослови, Господи, Россию и Государя, спаси Севастополь и флот». Через несколько минут вбежал в комнату контр-адмирал Истомин, за которым он также посылал. Успокоив Владимира Алексеевича относительно дел на бастионе, Истомин выразил надежду, что рана не смертельна. «Нет, туда, туда, к Михаилу Петровичу», — был ответ Корнилова. Попросив благословения Владимира Алексеевича и получив его, Истомин бросился ему на шею и, рыдая, побежал на бастион. Услышав от доктора приговор немедленной смерти, Попов поспешил предложить адмиралу причаститься Святых Тайн, но он отвечал, что уже исполнил этот долг христианина на перевязочном пункте. Желая напомнить ему перед смертью о его супруге и опасаясь, чтобы вопрос не обнаружил ему последних минут жизни, Попов спросил его, не хочет ли он, чтобы послать в Николаев курьера к ней, чтобы она приехала. Тотчас поняв настоящую цель этого вопроса, он пожал руку капитан-лейтенанту и сказал: «Неужели вы меня не знаете, смерть для меня не страшна; я не из тех людей, от которых надо скрывать её. Передайте моё благословение жене и детям. Кланяйтесь князю и скажите Генерал-Адмиралу, что у меня остаются дети». Доктор Павловский, не решаясь прямо дать ему капли для успокоения желудка, предложил выпить ещё несколько ложек чаю с тем, чтобы с чаем дать ему капли; догадавшись об этом извинительном обмане, Корнилов сказал: «Напрасно вы это делаете, доктор; я не ребёнок и не боюсь смерти. Говорите прямо, что надо сделать, чтобы провести несколько спокойных минут». Приняв лекарство, он успокоился, благословил Попова и как будто задремал; в это время пришёл лейтенант Львов с известием, что английские батареи сбиты, остались только два орудия; Попов не хотел беспокоить адмирала, но он, услышав шум за дверью, спросил его: «Что там такое?» Офицер рассказал ему; в ответ на это, собрав последние силы, он произнёс: «Ура! Ура!» — потом забылся, чтобы не пробуждаться более. Через несколько минут его не стало.
