В этом никто не сомневался на всем пути моего следования 23 августа. Проезжая между двумя рядами трепещущих на ветру знамен, под которыми стояли люди и кричали: «Да здравствует де Голль!» — я чувствовал, как меня подхватывает волна радости. В Фертэ-Бернаре, в Ножан-ле-Ротру, в Шартре, как и во всех городах и деревнях, через которые я проезжал, мне приходилось останавливаться, принимать дань уважения всех этих людей и выступать перед ними от имени возрожденной Франции. Во второй половине дня, обогнав колонны 2-й бронетанковой дивизии, я прибыл в замок Рамбуйе. В дороге я получил записку от генерала Леклерка, который сообщал, что встретится со мной в городе. Я немедленно вызвал его к себе.
План атаки у него был готов, основная масса его дивизии, выступившая из Аржантана, подойдет, правда, лишь к ночи, но передовые ее части уже вышли на линию Атис-Монс — Палезо — Туссю-ле-Нобль — Трапп и вступили в соприкосновение с хорошо окопавшимся, исполненным решимости противником. Надо было прорвать эту линию обороны. Главный удар падал на долю группировки Бийота, которая должна была двигаться по дороге из Орлеана в Париж через Антони; группировка Ланглада пойдет через Туссю-ле-Нобль и Кламар, в то время как отряд под командованием Морель-Двиля будет прикрывать ее со стороны Версаля. Что же до группировки Дио, временно выведенной в резерв, то она будет продвигаться следом за Бийотом. Операция начнется завтра на рассвете. Я одобрил план и предложил Леклерку по вступлении в Париж устроить свой командный пункт на Монпарнасском вокзале. Там я и встречусь с ним, чтобы договориться о дальнейшем. И вот, глядя на этого молодого командира, уже загоревшегося пламенем предстоящей битвы, увидевшего, какие возможности проявить свою доблесть предоставляет ему это необычайное стечение обстоятельств, я сказал: «Вам везет!» И подумал, что на войне от удач генералов зависит честь правительства.
Доктор Фавро, выехавший утром из Парижа, к вечеру прибыл в Рамбуйе. Он привез мне донесение от Люизе. Если верить префекту полиции, бойцы Сопротивления стали хозяевами на улицах Парижа. Немцы оказались запертыми в своих опорных пунктах, откуда они лишь время от времени осмеливаются совершать рейд на бронемашинах. И как бы в подтверждение этого лондонское радио вечером сообщило, что Париж освобожден силами внутреннего Сопротивления. На следующий день король Георг VI направил мне поздравительную телеграмму, которая была тотчас опубликована. Однако и эта информация и телеграмма были, конечно, преждевременны. А сделано это было, несомненно, для того, чтобы заставить американцев отказаться от своих задних мыслей, которых не одобряли англичане. Несоответствие между тоном искреннего удовлетворения, каким Би-Би-Си сообщало о событиях в Париже, и весьма сдержанным, даже несколько колючим тоном «Голоса Америки» дало мне понять, что на этот раз между Лондоном и Вашингтоном нет полного единодушия относительно Франции.
Я отослал обратно в Париж мужественного Фавро, вручив ему ответ для Люизе. И совершенно недвусмысленно заявил о своем намерении по вступлении в город ехать не в ратушу, где заседали Совет Сопротивления и Парижский комитет освобождения, а в «центр». В моем понимании это означало военное министерство, которое только и могло быть центром управления и французского командования. Это отнюдь не означало, что я не установлю контакта с руководителями парижского восстания. Но я хотел дать понять, что государство после всех потрясений, которые не смогли ни уничтожить его, ни поставить на колени, возвращается просто к себе, в свои владения. Читая газеты «Комбат», «Дефанс де ла Франс», «Фран-тирер», «Фрон насиональ», «Юманите», «Либерасьон», «Попюлер», которые политические элементы Сопротивления вот уже два дня как начали издавать в Париже вместо газет, выпускавшихся коллаборационистами, я ощущал радость от духа борьбы, которым они были проникнуты, и в то время еще больше укреплялся в решимости принять лишь ту власть, какою наделит меня глас толпы.
Именно это я и сказал Александру де Сен-Фаль, который явился ко мне с целой делегацией и о чьем влиянии в деловых кругах мне было хорошо известно. Он прибыл в сопровождении Жана Лорана, директора Индокитайского банка, Рольфа Нордлинга, брата генерального консула Швеции, и австрийского барона Пох-Пастора, офицера германской армии, адъютанта Хольтица и агента союзников. Все четверо выехали из Парижа ночью 22 августа, чтобы добиться от американского командования скорейшего введения в столицу регулярных войск. Узнав от Эйзенхауэра что Леклерк уже находится в пути, они явились представиться мне. Сенешаль порекомендовал мне по вступлении в Париж немедленно созвать «национальную» ассамблею, чтобы получить вотум доверия парламента, который предал бы моему правительству законный характер. Я наотрез отказался. В то же время состав, да и само появление такой делегации давали мне основание сделать любопытные выводы относительно умонастроения немецкого командования в Париже. Четыре «посланца» были снабжены двумя пропусками: один был подписан Пароди, а другой — генералом фон Хольтицем. Проезжая через вражеские заставы, они слышали, как солдаты бурчали: «Измена!»
Двадцать четвертого вечером основная масса 2-й бронетанковой дивизии после серьезных боев подошла к самому Парижу: Бийот и Дио завладели тюрьмой Фрэн и Круа-де-Берни, а Ланглад занял Севрский мост. Отряд, возглавляемый капитаном Дронном, достиг ратуши. Весь следующий день происходило уничтожение последних точек сопротивления врага и подавление последних опорных пунктов. Леклерк направил группировку Биота через заставу Жантийи, мимо Люксембургского дворца, ратуши, Лувра — к отелю «Мерис», командному пункту генерала фон Хольтица. Группировка Дио вошла в город через Орлеанскую заставу и двумя колоннами направилась к укрепленным блокгаузам Высшей военной школы и Бурбонского дворца; колонна Нуаре прошла по внешним бульварам до виадука Огей, и затем вверх по Сене, а колонна Рувиллуа двинулась через Монпарнас, а затем мимо Дворца инвалидов. Площадью Звезды и отелем «Мажестик» занялась группировка Ланглада. Все три группировки встретились на площади Согласия. Американцы, продвигаясь правее Леклерка, направили часть своей 4-й дивизии к площади Италии и Аустерлицкому вокзалу.
Двадцать пятого августа все произошло, как было намечено. Я для себя тоже заранее решил, что буду делать в освобожденной столице. Моя роль заключалась в том, чтобы объединить души в едином национальном порыве и в то же время немедленно показать всем лик и авторитет государства. Шагая по террасе Рамбуйе и получая ежечасно сообщения о продвижении 2-й бронетанковой дивизии, я думал о том, скольких несчастий мы могли бы избежать, если бы в свое время в нашем распоряжении была механизированная армия, состоящая из семи таких частей. И размышляя о причинах, которые привели к тому, что у нас не было такой армии и мы оказались беспомощными, иными словами, размышляя о несостоятельности наших властей, я преисполнялся еще большей решимости не допустить, чтобы меня вот так же связали по рукам и ногам. Моя миссия представлялась мне предельно ясной. Садясь в машину, чтобы ехать в Париж, я чувствовал, как волнение сжимает мне горло, но я был спокоен.
