Двадцать пятого августа все произошло, как было намечено. Я для себя тоже заранее решил, что буду делать в освобожденной столице. Моя роль заключалась в том, чтобы объединить души в едином национальном порыве и в то же время немедленно показать всем лик и авторитет государства. Шагая по террасе Рамбуйе и получая ежечасно сообщения о продвижении 2-й бронетанковой дивизии, я думал о том, скольких несчастий мы могли бы избежать, если бы в свое время в нашем распоряжении была механизированная армия, состоящая из семи таких частей. И размышляя о причинах, которые привели к тому, что у нас не было такой армии и мы оказались беспомощными, иными словами, размышляя о несостоятельности наших властей, я преисполнялся еще большей решимости не допустить, чтобы меня вот так же связали по рукам и ногам. Моя миссия представлялась мне предельно ясной. Садясь в машину, чтобы ехать в Париж, я чувствовал, как волнение сжимает мне горло, но я был спокоен.
Сколько народу ожидает моего приезда! Сколько флагов на всех домах снизу доверху! Начиная с Лонжюмо толпа все возрастает. У Бур-ла-Рен — целое столпотворение. У Орлеанской заставы, где еще постреливают, это уже волнующееся людское море. На Орлеанском проспекте черно от народа. Все ожидают, что я направлюсь в ратушу. Но, свернув на проспект Мен, почти пустой по сравнению с Орлеанским, я около четырех часов пополудни подъезжаю к Монпарнасскому вокзалу.
Генерал Леклерк только что прибыл туда. Он сообщает мне о капитуляции генерала фон Хольтица. Этот последний после соответствующих переговоров через Нордлинга лично сдался майору де Лагори, начальнику штаба Бийота. Затем в сопровождении майора он отправился в префектуру и подписал там вместе с Леклерком соглашение, по которому немецкие опорные пункты в Париже должны были прекратить сопротивление. Надо сказать, что многие из них уже были захвачены в течение дня, а остальным немецкий генерал отдал письменное предписание, обязывавшее защитников сложить оружие и признать себя военнопленными. Офицеры из штаба Хольтица в сопровождении французских офицеров отправляются объявить об этом немецким войскам. Тут я увидел моего сына, лейтенанта морской пехоты при 2-м бронеполке, — он направлялся в Бурбонский дворец вместе с немецким майором, чтобы принять капитуляцию гарнизона. Бои в Париже завершаются вполне благополучно. Наши войска одержали полную победу, и город при этом не пострадал, а население не понесло потерь.
Я поздравляю Леклерка. Какой он сделал шаг на пути к славе! Я поздравляю также Роль-Танги, которого вижу с ним рядом. Ведь это внутренние силы Сопротивления сумели за предшествующие дни изгнать врага с наших улиц, опустошили его ряды и деморализовали солдат противника, блокировали его подразделения, окружив со всех сторон эти укрепленные островки. Кроме того, с самого утра группы партизан — ах, как плохо они были вооружены! доблестно помогают регулярным войскам в очистке гнезд сопротивления немцев. Больше того, они своими силами ликвидировали укрепленный пункт в Клиньянкурской казарме. И тем не менее, прочитав текст капитуляции, врученный мне Леклерком, я неодобрительно отнесся к тому, что под нажимом Роль-Танги он вписал туда фразу, по которой выходит, что немецкое командование сдалось Роль-Танги и ему. «Во-первых, — заявил я, — это не точно. Во-вторых, вы в этой операции были офицером старшим по чину, а следовательно, только вы и отвечаете за нее. И главное: требование, побудившее вас согласиться на такую редакцию текста, подсказано неприемлемой тенденцией». Я дал Леклерку прочесть прокламацию, выпущенную утром Национальным советом Сопротивления, который выступал от имени «французской нации», ни словом не упоминая о правительстве или генерале де Голле. Леклерк сразу все понял. Я от всего сердца расцеловал моего славного соратника.
Покинув Монпарнасский вокзал, я направился к военному министерству; мне предшествовал маленький авангард под командой полковника де Шевинье. Кортеж получился очень скромный. Четыре машины: моя, машина Ле Трокера, машина Жюэна и бронеавтомобиль. Мы намеревались проехать по бульвару Инвалидов до улицы Сен-Доминик. Но близ улицы Сен-Франсуа-Ксавье мы попали под обстрел — огонь вели из окружающих домов; мы решили свернуть и поехали дальше по улицам Вано и Бургонь. В пять часов мы прибыли на место.
И тотчас мною овладело ощущение, что здесь, среди этих почтенных стен, все осталось как прежде. Гигантские события всколыхнули мир. Наша армия была уничтожена. Франция чуть не погибла. Но в военном министерстве внешне все оставалось неизменным. Во дворе взвод республиканской гвардии, как бывало, салютует нам. Вестибюль, лестница, декоративные доспехи — все такое же, как раньше. А вот и часовые, которые и тогда стояли у входа. Я вхожу в «канцелярию министра», которую мы с Полем Рейно покинули вместе в ночь на 10 июня 1940 года. Ни один стул, ни один ковер, ни одна портьера не тронуты. На столе, на том же месте, стоит телефон, а рядом с кнопками звонков значатся все те же фамилии. Вот сейчас мне скажут, что так обстоит дело и в других зданиях, куда победоносно вступает Республика. Все на месте — не хватает только Государства. И мне надлежит водворить его сюда. Потому-то я и здесь.
Является Люизе, чтобы дать мне отчет, затем Пароли. Оба сияют от счастья и в то же время озабочены и вконец измучены — ведь неделю они не знали ни сна, ни отдыха. Перед ними прежде всего стоят две проблемы: восстановление общественного порядка и снабжение. Они описывают мне раздражение, которое вызвало у Совета Сопротивления и Парижского комитета освобождения известие, что я поехал сначала не к ним. Я вновь объясняю причины министру-делегату и префекту полиции. Вот теперь, выйдя отсюда, я направляюсь в ратушу, но прежде загляну в префектуру, чтобы приветствовать парижскую полицию. Мы вырабатываем план этих встреч. Затем я намечаю маршрут завтрашнего шествия, который вызывает у Пароди и Люизе восторг и в то же время тревогу. После их ухода мне приносят депешу от генерала Кёнига. Он не мог сопровождать меня в этот великий день. Дело в том, что утром Эйзенхауэр попросил его прибыть для подписания соглашения, регулирующего взаимоотношения между нашей администрацией и командованием союзников. Наконец-то! Лучше поздно, чем никогда.
В семь часов вечера провожу смотр парижской полиции во дворе префектуры. Глядишь на этих солдат, которые вынуждены были служить при оккупантах, а сейчас ликуют от счартья и гордости, и понимаешь, что, подав сигнал к боям и первыми вступив в схватку с противником, полицейские как бы брали реванш за долгие годы унижения. Да кроме того, нельзя же было упустить такую возможность повысить свой престиж и популярность. Я сказал им это. По рядам прокатилось «ура». И вот пешком, в сопровождении Пароди, Ле Трокера, Жюэна и Люизе, с трудом пробираясь сквозь толпу, которая обступила нас со всех сторон, оглушая приветственными криками, я добираюсь до ратуши. Перед зданием отряд внутренних сил Сопротивления под командой майора Ле Перка безукоризненно отдает установленные почести.
