Потом он вспомнил баню, своих друзей. «Ведь им осталось жить какие-то часы — сегодня утром их расстреляют фашисты… И он ничем не может помочь им», — всхлипывая, думал мальчик. Вдруг перед собой он увидел улыбающиеся лицо Вани Голубцова, который подмигнул ему и с ухмылкой сказал:
— Ишь, разлегся, устал, видите ли, он… А задание?.. На тебя надеются, а ты слезы тут льешь, как девчонка. Вставай, Петька, вставай — и вперед!
Мальчик напрягся, вытер слезы и быстро заработал ногами и руками. Здесь, у своих, он все также должен был ползти, а то можно было получить пулю в лоб, теперь уже от красноармейцев. Ведь разбираться, кто тут к ним пробирается ночью, они не будут. Поэтому он решил как можно быстрее достичь передовой. Минут двадцать с яростью полз по этому проклятому полю. И откуда только взялись у него силы? Ведь совсем недавно ему казалось, что больше он не сможет одолеть и метра этого снежного безбрежья. Он остановился только для того, чтобы сверить по трассирующим пулеметным очередям противника свой путь. Полз правильно. Тут вдруг ветер донес до него запах табачного дыма. Мальчик поднял голову — теперь он совсем хорошо чувствовал дым махорки. Той, домашней, которую так любил курить его отец. Мама не раз ворчала на него, что этим едким зельем он просмолил стены всего дома. А отец посмеивался в прокуренные, желтоватого цвета усы и ласково обнимал ее за плечи. Мама сразу замолкала, стыдливо выворачивалась при Пете из его объятий и, махнув на отца без всякой злобы рукой, принималась за какую-нибудь работу. Находясь в тылу противника, мальчик видел, что немцы курили довольно много, но вот такого дыма, родного, совсем домашнего, он никогда не чувствовал. Поэтому он так обрадовался этому запаху махры, как называли ее бойцы Второго Отдельного танкового полка. Мальчик понял, что где-то тут, совсем рядом, находятся красноармейцы. Курить махорку могли только они. Он быстро пополз по направлению запаха табачного дыма. Преодолев метров десять, а может, и больше, уткнулся в траншею. Однако спускаться в нее не стал. Своим неожиданным появлением он мог только навредить себе: попасть красноармейцам на мушку, а то и на штык. «Нет, я не хочу погибнуть вот тут, да еще от своих, — размышлял Петя. — Они наверняка здесь, маскируются в специальном секрете…»
Петя подполз еще ближе к краю траншеи, зарылся в снег и стал наблюдать. Ждать ему пришлось совсем недолго. Рядом оказался хорошо замаскированный блиндаж, откуда, согнувшись, вышел среднего роста красноармеец в длинной шинели и винтовкой в руке. Он прислонился к специально оборудованному для стрельбы месту. Здесь же находился и замаскированный пулемет «Максим». Мальчик понял, что вышел на сторожевой пост. Такие посты в составе трех-четырех красноармейцев выдвигались впереди для наблюдения за противником. Они же принимали на себя и первые удары гитлеровских войск. Петя продолжал смотреть в спину красноармейца, который наблюдал за немцами. На гитлеровской стороне было почти спокойно: только изредка раздавалась пулеметная стрельба, и в небе тут же вспыхивали трассирующие огоньки. Парень какое-то еще время смотрел на солдата, а затем вполголоса обратился:
— Дяденька!
Красноармеец не обернулся на зов, но юный разведчик понял, что его услышали, и рука солдата тут же опустилась на винтовку, а Петя уже громче продолжил:
— Дяденька! Не стреляйте, я свой!
Красноармеец резким движением вскинул винтовку и хриплым, простуженным голосом скомандовал:
— Сигай в траншею, быстро и без шума.
Петя рванулся из своего снежного укрытия, а солдат приказал:
— Руки вверх!..
Тут из блиндажа вышел второй солдат в телогрейке, наброшенной на плечи, и спросил:
— С кем это ты, Иваныч, развоевался?
Красноармеец ткнул винтовкой в сторону Пети, стоявшего с поднятыми руками, и произнес:
— Да вот, товарищ сержант, шпиона немецкого поймал.
Молоденький сержант подошел к Пете, опустил его руки, удивленно посмотрел на мальчика и спросил:
— Откуда же ты такой взялся?..
Петя, сияя от счастья, что вот наконец все его мытарства позади, смотрел на пожилого усатого солдата. Он совсем не обиделся на этого добродушного дядьку, что тот обозвал его немецким шпионом. Красноармеец удивленно наблюдал за Петей и не мог пока понять, чему же так радуется этот мальчишка. Вдруг тот бросился к солдату и прижался головой к его груди. Красноармеец растерянно посмотрел на сержанта, а затем погладил Петю по голове: ему только теперь стало ясно, что этот маленький и худенький мальчишка вырвался из какого-то страшного ада, поэтому он и радовался встрече с бойцом Красной Армии. Усатый остался на улице вести наблюдение за немцами, а мальчик с сержантом вошли в блиндаж, который освещался самодельной лампой из расплющенной гильзы зенитного снаряда. Подземелье встретило Петю теплом и запахом махорки. Дым от табака был такой сильный, что мальчик оставил дверь открытой. Сержант удивленно посмотрел на Петю, затем раздул свои широкие ноздри, глубоко несколько раз вздохнул и махнул рукой: мол, действительно, воздух того… прокуренный. Тут он легко хлопнул ладонью по спине красноармейца, лежавшего на нарах с натянутой на голову телогрейкой. Солдат перевернулся на другой бок и стал закутывать голову своей прожженной в нескольких местах телогрейкой, а сержант настаивал:
— Давай, Михалыч, просыпайся… Неси все на стол — смотри, какой гость к нам пожаловал…
Михалыч сбросил с себя телогрейку, открыл глаза:
— У-у-у Вот эта да!.. Вот это гость! Сыну моему ровесник. Двенадцать?
Петя отрицательно мотнул головой и твердо ответил:
— Не угадали, уже четырнадцать…
Красноармеец хитро прищурился и весело продолжил:
— Ну, тогда, товарищ сержант, надо вставать… Четырнадцать — это возраст… Надо накормить нашего гостя.
Михалыч бодро вскочил с нар и выложил из вещмешка на небольшой стол буханку хлеба, две банки тушенки и кусок сала, завернутый в лощеную бумагу с готическим шрифтом. С маленькой чугунной печки, похожей на «буржуйку» из дома лесника, он снял пышущий паром огромный, весь помятый пузатый чайник и разлил по большим алюминиевым кружкам кипяток. Тут красноармеец весело подмигнул Пете: мол, это еще не все — и вытащил из своего залатанного суровыми нитками вещмешка колотый сахар в чистой белой тряпке. Михалыч выбрал самый большой кусок сахара и протянул Пете. Мальчик только сейчас понял, как он голоден… Жадно смотрел на стол и готов был уже наброситься на еду, но что-то такое внутри заставило его отвернуться. «Ведь я же человек, — думал он. — Голодный, битый фашистами. Вести себя должен подобающе, по-человечески…»
