В Освенциме, где почти не было возможностей для пополнения скудных пайков, женщины, как-то связанные с рабочими крематория, иногда могли обменивать «любовь» – уродливо-нелепые совокупления около зловонных отхожих мест – на банку еды, пару ботинок или гребень. Еврейка из Венгрии, врач Гизелла Перл, отчаянно нуждалась в веревке, чтобы привязать к ногам ботинки, которые были ей слишком велики. (Обувь служила основной защитой от ссадин, ран, приводивших к инфекционным заболеваниям, которые легко могли стать поводом для отправки узницы в газовую камеру.) У польского ассенизатора был кусок веревки, но он соглашался обменять его только на доступ к ее телу, а не на хлебный паек. Гизелла вспоминала: «Его рука, вымазанная человеческими экскрементами, которые он убирал, нагло и настойчиво потянулась к моему женскому естеству». В следующую секунду она убежала прочь, испытывая ужас от того, что произошло. «Как же изменились мои ценности… Насколько же взлетела цена куска веревки», – позже писала доктор Перл". Женщины, которые в обычной жизни к любому предложению подобного рода отнеслись бы с полным достоинства презрением, в такой ситуации сомневались, обдумывали значимость того, что им предлагали, а потом принимали решение: часто они отвечали отказом, но иногда соглашались.
Одной из таких женщин была Руфь, зимой 1942 г. прибывшая в занесенный снегом лагерь Собибор транспортом из Вены. Мы знаем о Руфи только то, что она была темноглазой и темноволосой девушкой лет шестнадцати-семнадцати, настолько очаровательной, что на нее обратил внимание унтер-офицер Пауль Грот – человек, варварски обращавшийся с заключенными-евреями. Еще он был печально известен тремя своими дикими выходками. В частности, он заставлял еврея пить водку до тех пор, пока тот не пьянел, а потом с громким хохотом мочился в рот этого человека, когда того рвало. Он заставлял евреев залезать на крышу, а тех, кто падал, приказывал пороть, а потом отсылал их в третью секцию лагеря, где их расстреливали. Еще он заставлял евреев ловить мышей и совать их в штаны других узников. Когда те уже не могли стоять по стойке «смирно», он велел их пороть.
А потом Грот обратил внимание на Руфь и, к удивлению всех, кто его знал, страстно в нее влюбился. Он взял ее к себе как прислугу и сделал своей любовницей. «Их любовная связь перерастала в серьезные отношения, – вспоминала одна из выживших узниц Собибора, – и Руфь начала оказывать влияние на поведение Грота»12. Осознавший свою жестокость эсэсовец прекратил избивать евреев. Однако на радикальное изменение поведения Грота обратили внимание не только евреи. Это заметили и его сослуживцы, и командиры, которые были поражены тем, насколько важна для него стала Руфь. Оберштурмфюрер СС Франц Рейхлейтнер, назначенный комендантом лагеря Собибор в августе 1942 г., решил прекратить их отношения. Пока Грота, получившего отпуск на три дня, не было в лагере, он приказал двоим эсэсовцам перевести Руфь в третью секцию лагеря, где ее расстреляли. После возвращения Грот узнал, что Руфь умерла. Вновь приступив к своим обязанностям, он продолжал относиться к евреям более терпимо, как в тот непродолжительный период, когда у него был недозволенный роман с узницей. Вскоре комендант Рейхлейтнер перевел Грота в Бельзек.
Какие же чувства испытывала совсем еще молоденькая Руфь к Гроту – человеку, который мучил и убивал евреев, а ее заставлял ему отдаваться? Вполне вероятно, что он лишил ее девственности, – сокрушалась ли Руфь о потере невинности или, слишком хорошо зная, что сама жизнь ее висела на волоске, она об этом не задумывалась? Отвечала ли она взаимностью на внезапно вспыхнувшую любовь Грота или обменивала свои ласки на его обещание быть помягче с представителями ее народа? Те, кто знал ее в последние дни жизни, говорили именно о любви, и такого же мнения придерживался комендант лагеря, по крайней мере в том, что касалось Грота. То, что происходило между нацистским унтер-офицером и молоденькой еврейской девушкой, наверняка определялось их чувствами. Но достоверно мы знаем лишь то, что Руфь пользовалась его спонтанным влечением к ней, чтобы сделать все возможное для обуздания его зверств и издевательств над евреями.
В Освенциме Майя была каро – заключенной, назначенной эсэсовцами для поддержания порядка в бараках. Майя безжалостно относилась к своим собратьям евреям, особенно к тем, кто пытался ей перечить. Нацисты вознаградили ее за жесткость: Майя получила в распоряжение отдельную каморку. Другие узники полагали – хоть и не могли это доказать, – что каждую ночь к ней приходил один эсэсовец и оставался с ней там до утра.
Война закончилась. Майя выжила, как и Люсиль Е., бывшая узница Освенцима. В 1950 или 1951 г. Люсиль делала покупки в универмаге Альтмана в Нью-Йорке и никак не могла решить, красные перчатки взять или черные. В какой-то момент Люсиль обратила внимание на стоявшую рядом с ней высокую улыбавшуюся женщину с коротко подстриженными и прекрасно уложенными черными волосами, которая тоже примеряла перчатки. Люсиль повернулась к женщине – их взгляды встретились. «Майя», – произнесла она. «Откуда вы меня знаете?» – удивилась та. «Освенцим», – коротко ответила Люсиль. Майя побледнела и стала оправдываться, глотая слова, быстро говоря о том, что она не такая уж плохая, что ее заставляли делать то, что она делала, что она никого не убила.
«А кто твой муж? – спросила Люсиль, заметив на пальце Майи обручальное кольцо. – Ведь не тот же эсэсовец?» Люсиль ошиблась – мужем Майи действительно был тот самый эсэсовец. После войны он следовал за ней из лагеря в лагерь, а когда она эмигрировала в Америку, поехал за ней и туда. В конце концов она решила, что может выйти за него замуж. Ведь как-никак, сказала она Люсиль, он был «вполне приличным человеком».
«У вас есть дети?» – поинтересовалась Люсиль. «Нет, – ответила Майя, – детей у нас нет». – «Надеюсь, их у вас никогда не будет», – сказала Люсиль, повернулась и направилась к кассе13.
Майя – образец любовницы, для которой собственная безопасность и удобства оказались превыше всего. Она могла выйти замуж за эсэсовца, чтобы юридически оформить с ним отношения, оправдывая себя, говорить о том, какой он на самом деле порядочный человек, совсем не такой, как другие нацисты. Кроме того, она могла сознательно уклоняться от замужества с евреем, который в один прекрасный день выяснил бы то, что кроме Люсиль знали и многие другие, а именно, что его элегантная жена отличается от большинства других выживших узниц Освенцима.
Еще один роман развивался в Освенциме между доктором Розенталем, врачом-эсэсовцем, и Тертой Кюрнхайм, медицинской сестрой из числа заключенных-евреек. На каком-то этапе их отношений Терта забеременела, и доктор Розенталь сделал ей аборт, видимо, для того, чтобы спасти женщине жизнь. Работа Терты состояла в том, что она делала эвтаназию смертельно больным пациентам. Одна из леденящих кровь историй о ее профессиональном сотрудничестве с любовником красноречивее всяких слов дает представление как об Освенциме и Розентале, так, возможно, и о Герте. Они лечили двоих больных с одинаковыми именами, один из которых страдал от сыпного тифа, а у другого было небольшое воспаление. Человек, болевший тифом, умер, и его семье требовалось послать уведомление о смерти. Но по ошибке уведомление было послано семье уже оправившегося от воспаления больного. Поняв, что допустили ошибку, два делопроизводителя набрались храбрости и сообщили доктору Розенталю, что он может связаться со скорбевшей семьей и сообщить ей о трагической ошибке. Розенталь выслушал их, потом дал какое-то указание Герте. Та ушла, вскоре вернулась и сказала: «Ошибка исправлена. Этот тоже умер»14. Опытная убийца превратила ошибку в истину.
