Но главное было в другом — снайперы создали на вражеских позициях атмосферу гнетущей безнадежности, они подавили моральный дух противника, и гитлеровское командование вынуждено было заменять целые части, пополнять их новыми соединениями, снятыми с других участков фронта.
Вот что говорил пленный обер-ефрейтор 47-го полка 22-й пехотной дивизии Альберт Вальтер:
— Ваши снайперы не дают возможности высунуть нос из окопа, они следят за нами круглые сутки. Нельзя же, в конце концов, все время сидеть в земле! Это просто доводит нас до истерики!
Здесь же, на севастопольской земле, весной 1942 года Людмила Павличенко пережила большое личное горе — у нее на глазах был убит ее муж, снайпер Алексей Киценко. Они познакомились еще до войны, в Киеве. Она тогда работала на заводе «Арсенал», потом училась в университете. Алексей был электромонтером. Это было счастливое для них время. Казалось, все пути открыты — выбирай! И она выбирала — заглядывала в институты, присматривалась, изучала списки специальностей, которые готовит тот или иной вуз. Ей все казалось интересным — и геология, и история, и авиация. Хотелось везде поспеть, везде принять участие.
Вначале Людмила сделала попытку стать летчиком. Она поступала в планерную школу, но медицинская комиссия не допустила девушку к полетам. Что делать? И Людмила решила поступать на исторический факультет. Вместе с ней поступала и ее мать, они вместе ходили на занятия, спорили, толкались в шумных студенческих коридорах, а потом дома после занятий с шутками и смехом рассказывали о своей учебе, о студентах и преподавателях, и вся семья подтрунивала над ними.
Да, веселое и счастливое для Людмилы было предвоенное время, и казалось, ничто и никогда не нарушит ее планов.
Отец Людмилы, петроградский слесарь, красногвардеец, во время гражданской войны был комиссаром полка, воевал с Деникиным. Казалось, невозвратно далеки те тяжелые времена, а они в самом деле были для семьи Павличенко куда как тяжелы. Ведь это было: мать, уходя на работу, наказывала Люде, препоручая ей больную младшую сестренку: «Если заснет, не буди, если умрет, не трогай, беги за мной».
Но эти времена остались позади, миновали и голод, и нужда, и неустроенность, наладилась наконец хорошая, спокойная жизнь. Людмила подружилась с Алексеем Киценко, это была весна, они вместе бегали на одни фильмы, фильмов было тогда немного, и Людмила с Алексеем ходили на одни и те же по нескольку раз, а часто вообще садились в парке на скамейке и затевали игру — что там сейчас, на экране? По звукам, музыке, голосам, доносившимся из открытого кинотеатра, они живо представляли себе все действия, поступки героев, даже их лица в этот момент.
Память сохранила и то, как они с Алексеем сдавали однажды задание, или, лучше сказать, экзамен по стрельбе. А задание это заключалось в следующем: два стрелка двенадцатью патронами должны были поразить двух пулеметчиков и восемь перебежчиков. На это давалось тридцать пять секунд. Задание непростое, а тут еще Людмила опаздывала, инструктор ворчал, наконец впопыхах они расположились на огневом рубеже.
— Давай так, — сказала Людмила, — ты стреляй по пулеметчикам, а потом по пехотинцам слева направо. А я сразу начну по перебежчикам справа налево.
— Давай! — согласился Алексей.
Прозвучала команда, загрохотали выстрелы. За шесть секунд до истечения времени все мишени оказались поражены, да еще и два патрона остались неиспользованными, то есть мимо не прошла ни одна пуля.
Здесь надо заметить, что в тридцатые годы в стране развернулась большая оборонная работа, ее возглавили комсомол и Осоавиахим. В самых маленьких поселках, на предприятиях, заводах, в учреждениях создавались оборонно-спортивные кружки, в которых юноши и девушки учились стрелять, бросать гранаты, изучали азы военного дела. Уже в 1931 году по инициативе комсомола в стране началась массовая сдача норм ГТО. Правда, в то время сильно не хватало стрельбищ, винтовок, не хватало даже патронов — эти вопросы, проблемы также взялся решить комсомол. А когда началась война, стрелки-спортсмены обратились в ЦК ВЛКСМ с просьбой создать военные снайперские школы. И такие школы вскоре были сформированы, они принесли немало пользы во время войны. Севастопольский участок фронта — прекрасный тому пример.
Вернемся к Людмиле Павличенко. Был в их довоенной жизни с Алексеем случай уже зловещий, предостерегающий. Вот они вдвоем стоят на высоком холме, внизу в вечерних сумерках мерцает огнями родной Киев. А потом вдруг начинается затемнение, и они с высоты видят, как город гаснет, как район за районом погружается в темноту, как исчезают яркие ряды огней проспектов, улиц, и вот уже темнота, и словно нет рядом с ними громадного города…
И — война.
Людмила Павличенко пошла в военкомат на следующий же день. Невысокого роста, стройная, красивая девушка с копной золотисто-светлых волос. О войне ли с ней говорить? И ее отправляли домой. Она приходила снова и снова, пока не добилась своего — ее зачислили в 25-ю Чапаевскую дивизию.
С Алексеем ей пришлось повоевать недолго — до февраля 1942 года. Было вроде безопасное положение. Сидели рядом ребята, говорили о всякой всячине, кто-то уже подумывал об ужине, кто-то над кем-то шутил, все смеялись. И вдруг неожиданный артналет. Где-то далеко-далеко в глубине обороны противника ахнули пушки. На это даже не обратили внимания. Алексей сидел, положив руку на плечи Людмиле. Когда рядом взорвался снаряд, все осколки достались ему — семь ранений. А один осколок почти отсек руку, ту самую, которая лежала у Людмилы на плече. Не обними ее Алексей в тот миг, и осколок перебил бы Людмиле позвоночник.
Она сама отвезла его на операцию на случайно подвернувшемся грузовичке. Алексей терял сознание, снова приходил в себя, видел рядом Людмилу, что-то пытался сказать ей и снова впадал в забытье. Медпункт находился в расщелине скал, и Людмила не ушла, не нашла в себе сил уйти, когда хирург взялся за свое дело.
Это были самые страшные, самые тяжелые ее дни за все время войны. Алексей умер в час ночи первого марта, первый час весны, а она на юге наступает рано. Уже зеленели деревья, на пригорках появились цветы, пахло теплой землей — весной пахло.
Комиссар, посмотрев на Людмилу, отобрал у нее пистолет.
— А ну-ка давай его сюда, — сказал он. — Пока он тебе не понадобится. — Комиссар опасался, не вздумает ли она покончить с собой.
Людмила вспоминала потом — она почернела за эти дни, несколько дней не могла проронить ни слова, не могла заставить себя поесть. Когда ее заставили хотя бы выпить воды, оказалось, что она не может этого сделать — свело губы, и их пришлось раздвигать пальцами.
