Немецкий писатель и пацифист Карл фон Осецкий был впервые арестован уже по окончании Первой мировой войны за критику прусской военщины, а в день, когда горел Рейхстаг, его снова арестовали и бросили в концлагерь. Сейчас его кандидатура была выдвинута на Нобелевскую премию мира. В октябре 1935 года Кнут Гамсун в газетах «Афтенпостен» и «Тиденс тейн» в пух и прах раскритиковал Осецкого за то, что тот хотел отдать Германию на милость Франции и Англии. Человек, жаждущий краха собственной страны, недостоин Нобелевской премии мира, считал Гамсун. Нурдаль Григ отозвался всего лишь одной фразой, пристыдив Гамсуна: «Видимо, мы никогда не сможем этого забыть — прославленная мировая знаменитость задает вопрос, на который узник в тюремной робе не сможет ответить».
А другая мировая знаменитость из Союза писателей Норвегии оказалась на одной линии огня со своим прежним «недругом» Нурдалем Григом. Унсет бы и сама не смогла ответить Гамсуну лучше, чем это сделал Григ. В ней вспыхнула давняя жажда битвы — она готова была скрестить мечи с теми из собратьев по перу, кто не разделяет ее позицию. Многие писатели, которые сначала продолжали публиковаться на прибыльном немецком рынке и даже открыто защищали Германию, как, например, ее собратья по перу Улав Дун и Петер Эгге, подписались под воззванием в поддержку Осецкого в середине декабря 1935 года[588]. Немалую роль в этой ситуации сыграл, конечно, бесспорный авторитет Сигрид Унсет, все обиды и конфликты были забыты или, по крайней мере, до поры до времени отложены, и ведущие писатели объединились под воззванием, направленным против Кнута Гамсуна: «Мы сожалеем, что Гамсун счел уместным выступить против одинокого безответного узника и тем самым оказал услугу тоталитарной политической системе, которая вынудила собратьев Гамсуна по перу, лучших немецких писателей, эмигрировать, или, точнее говоря, стать изгнанниками»[589]{80}.
Сигрид Унсет никак не могла смириться: мир не должен считать, что все норвежские писатели разделяют прогерманскую позицию Гамсуна. Но воззвание привело к драматическим последствиям. Писатель Эйвинд Меле считал, что если три члена правления Союза писателей — а именно Сигрид Унсет, Кристиан Эльстер и Пауль Йесдал — подписали воззвание, то эту акцию следует толковать как политическую инициативу Союза писателей. Три члена правления заявили о готовности уйти в отставку и потребовали провести перевыборы. Позицию Сигрид Унсет поддержало большинство.
Если вначале Союз писателей был своего рода элитарным клубом, то теперь обрел огромное влияние и авторитет. Из-за возникших в 1930-е годы серьезных разногласий Союзу понадобился новый глава. Нини Ролл Анкер и Сигрид Унсет попытались убедить Сигурда Кристиансена занять этот пост. Сигрид Унсет даже посетила его в Драммене, но напрасно: Кристиансен продолжал днем работать на почте, а вечерами писать. Когда затем Петер Эгге в свои шестьдесят шесть лет с неохотой занял этот пост во второй раз, он обратил внимание на проблемы Союза. Политические распри и чрезмерный индивидуализм развели писателей по разные стороны баррикад. Эгге не смог проработать дольше года и считал, что Союзу писателей нужен волевой и авторитетный председатель, чтобы положить конец политическим конфликтам. Он написал письма каждому члену Союза писателей, убеждая, что именно Сигрид Унсет следует выбрать главой. И на ежегодной встрече в декабре 1935 года она получила 33 голоса[590].
— Это еще один гвоздь в мой гроб, но так уж и быть, — пожаловалась она Нини Ролл Анкер. Ей пришлось смириться с выбором своих коллег. К тому же один из писателей сказал ей, что она будет первым настоящим мужчиной на этом посту за долгое время[591].
После встречи в Союзе писателей отмечали Рождество. За столом собрались многие из тех, кто искренне хотел бы выпить за здоровье Сигрид Унсет. Немало было среди них и тех, кто впоследствии на протяжении долгих лет пожинал плоды ее трудов. Она всегда уделяла особое внимание условиям жизни писателей: выступала за создание фонда материальной поддержки писателей, отстаивала законы о стипендиях, ратовала за приобретение книг библиотеками, за освобождение от уплаты налогов с иностранных гонораров, требовала более весомых отчислений от Государственного радиовещания. Кроме того, она и сама часто жертвовала как небольшие, так и довольно солидные суммы на поддержку писателей, причем делала это анонимно.
Участвуя во всех делах Союза писателей, Сигрид Унсет неизменно старалась соблюдать принцип справедливости. Никто, кроме нее, не мог так явно продемонстрировать, что ей, например, не нравится какая-то ситуация или отдельные личности, но когда речь заходила о писательских делах, личные эмоции отходили на второй план. Сигрид Унсет хранила верность Союзу писателей на протяжении без малого тридцати лет. Она была верна и своему издательству, своему «сэру Вильяму» и своему «дядюшке Мёллеру». Она отклоняла другие заманчивые предложения от издательств и оставалась с «Аскехаугом» и Вильямом Нюгором. Эта верность роднила ее с писателями, которые поддерживали ее: с Нильсом Коллеттом Фогтом и Кристианом Эльстером. Хотя кое-кому Сигрид Унсет и могла показаться угрюмой и высокомерной, заняв пост председателя Союза писателей, она обзавелась множеством новых друзей.
Она безоговорочно разделяла идею общескандинавского сотрудничества писателей. С самого начала на новом посту она отстаивала принцип унификации стандартов и считала, что во всех скандинавских странах должны уважать права писателей и соблюдать их материальные интересы. Многие ее шведские, датские или финские коллеги, которые встречались с ней по этому или другому поводу, замечали, как она буквально светилась от счастья, когда рассказывала о сыне Андерсе, который находился в Англии, чтобы получить техническое образование.
Тогда никто и не сомневался в том, что старший сын станет для нее опорой и самой большой радостью в жизни. И все же жизнь ее была омрачена, на лице ее внезапно появлялась грусть и тревога, тогда она извинялась и спешила уехать домой: она не очень любила находиться вдалеке от Моссе. О своем младшем сыне она рассказывала не слишком охотно. Ее коллега — шведская писательница Алиса Лютткенс — сразу же отметила, что Сигрид Унсет мало того что дистанцируется от людей, но «глаза ее полны печали и тоски»[592]. Позже они будут с радостью проводить время вместе, ехидничать и перемывать косточки общим знакомым. «Но откуда взялась эта вечная печаль, эта тоска, — удивлялась Алиса Лютткенс, — у нее, такой преуспевающей и именитой писательницы? Все ее существо пронизано грустью, и этот тихий голос, и тяжелый, обращенный внутрь взгляд».
