выразить это иначе, является ли человек, обладающий такой способностью и ее использующий (например, во время тяжелого стресса, какой переживал я в период «3–74»), выражением этого метаума. В этом я уверен. Я не был один в том, что происходило: рядом как будто присутствовали ангелы – какие-то божественные, частично видимые силы. Возможно, этот сверхразум простирается как в прошлое, так и в будущее, где уже существуют люди, использующие эту способность (не их ли изображали с третьим глазом?). Когда начинаешь взрывать время, то, возможно, действуешь в сфере надвременного составного бестелесного ума – кажется, со мной так и было; его я и называю ВАЛИС. Однако, мне кажется, сама внутренняя природа такого рода таланта, какой я обсуждаю, могла бы вызвать к существованию метаум, способный перепрыгивать через временные просторы, лежащие за пределами его собственной жизни, – собственно, это и сделало бы его метаумом; я имею в виду, что он был бы освобожден от временных ограничений физического тела. Взять хотя бы то (у Юнга это функция интуиции), что он – его разум – способен существовать в альтернативных мирах: одно это многое значит! Воздействуя на прошлое, он может обнаружить, что движется во времени латерально (ортогонально)… это объясняет мои подкорковые воспоминания о том, что только что вокруг было холодно, ветрено и влажно. Выходит, ум, наделенный таким талантом, сам по себе должен превратиться в метаум, не подчиненный причинности, странствующий по альтернативным мирам, способный модификациями текущей реальности вызывать изменения в прошлом и тем создавать альтернативные миры; он становится причиной и, в свою очередь, испытывает на себе воздействие самого себя как причины – снова бутстрэп-феномен. Такой ум может действовать как причина своих собственных результатов, воздействуя на себя словно извне, а после успешного воздействия уничтожая себя как причину, так что здесь мы снова сталкиваемся с бутстрэп-парадоксом путешественника во времени. Появляются новые сознания или версии сознания, новые его фокалы, влияют на основное сознание, а затем растворяются и оказываются никогда не существовавшими; однако сознание ощущает, что некий «побочный ум» воздействовал на него ради его пользы. Почему бы такому побочному сознанию не принять облик голоса ИИ, личного духа-наставника? Словно в эвристическом процессе, он будет постоянно следить за собственным состоянием: да, это будет процесс, а не ипостась. Таким образом, эволюционировать будет не только вид, но и само сознание.
Оно – сразу и оно, и уже не оно. Оно способно исправить неверное решение проблемы уже после того, как его применит, вроде того как «умная пишущая машинка» стирает опечатку – снова эвристический процесс, позволяющий найти и применить наилучшее решение: решение оказывается ложным; сознание повторяет ту же ситуацию, крутит ее снова и снова, пока на основе знания, полученного в результате ошибки, не находит решение получше (т. е. первое решение не сработало, но дало знание о том, что надо было делать). Вот оно применяет решение. Решение оказывается неверным, но дает знание. Тогда ум возвращается назад во времени и применяет решение Б, основанное на решении А плюс знании, полученном из решения А (несмотря на его неудачу). Решение Б срабатывает, и ум продолжает движение по линейному времени.
Чтобы получить решение Б (которое сработает), ум опирается на остаточное решение А (не сработавшее), так что в основе решения Б лежит некий фантом решения А. Поначалу ум, удивленный новой проблемой, создал решение А и допустил ошибку, но затем возвращается в прошлое и переделывает А на основе нового знания, полученного в результате этой ошибки. Выходит, на каком-то уровне мозг знает о решении А, и его мышление бикамерально [262]. Та часть мозга, что приняла решение А и знает о его последствиях (о том, что оно не сработало и почему), сообщает об этом сознательной части мозга, работающей над новым решением; так ум становится сам себе наставником, вещая к самому себе из некоей призрачной сферы, где решение одновременно и есть, и его нет. Ум расщеплен – и все же не расщеплен, ибо обе его части работают ради общей цели. Скорее, он разделен на отсеки. Поэтому никакого рационального поиска решения Б не происходит: для рациональных рассуждений нет места, их заменяет уверенность, не подкрепленная последовательной логической цепочкой. Ум не совершает аналитических шагов. Чтобы прийти к решению Б, ему не нужно думать. Размышления происходили в той сфере или колее, которая сейчас оставлена: когда эта сфера стирается – вместе с ней стираются и размышления, остаются только двигательные и речевые центры. Приходя к решению Б и выполняя его, ум становится собственным инструментом, собственной покорной машиной.
Можно сказать и иначе: во время решения А ум был причиной, так что ему приходилось мыслить, но, когда он возвращается в прошлое, чтобы все переиграть и применить решение Б, мысль ему заменяет знание о решении А и его последствиях. Можно сказать и третьим образом: допустим, нормальный человек хочет узнать, что написано в Книге Деяний Апостолов. Ему нужно взять книгу и прочесть. Но этот метаум просто знает содержание Деяний (если знает на каком-то временно́м отрезке – знает всегда). Откуда знает? Обнаруживает, что сам ее написал, и читает. Потом сверяется с имеющимся у него экземпляром, удостоверяется, что это действительно Деяния. Но где, когда и как она изначально вошла в его ум? На это ответа нет: явилась из ничего, без причины. Причинно-следственная связь устранена, осталось только следствие. Метаум в своей конечной точке зависит от метаума в начальной точке, который ничего не знает прямо, только косвенно, так, как персонажи Беккета догадываются о существовании других людей.
Если он обнаруживает Деяния или материал, основанный на мыслителях-досократиках, в собственных романах, то должен предположить, что его собственное первичное эвристическое сканирующее устройство впитало в себя эту информацию обычным путем, но затем эта колея была стерта, хотя в ныне существующем метауме остались ее следы. Из того, что знает то, что ему знать не следует (если можно так выразиться), он может сделать определенные выводы об изначальном «сканировании», нормальном потреблении информации. Он получает не больше информации, чем любой другой, но умеет применять ее ретроактивно – в этом его преимущество.
Итак, по существу, эта теория о возможности взрывать время заменяет теорию, выдвинутую здесь мною ранее, – что мы мертвы и об этом не знаем; по-видимому, я хочу сказать, что геймармене или детерминизм зависит от причинно-следственной связи, а та, в свою очередь, от времени, а способность взрывать время дает власть над самими причинами и следствиями: результатом становится отказ от системы двойной спирали, делающей нас чуть более чем ДНК-роботами.
