25 ноября 1939
Вчера были у Дины. Сынишка несколько дней мечтал об этой поездке и как он, Степан и Борис не будут спать после обеда, и как Дина будет шлепать Бориса. Проказник наш заранее уже радовался проказам и расправе. Был очень огорчен, что положили их спать в разных комнатах. Горе было настоящее, мечта не сбылась! Вот первое огорчение. У нас с вами тоже есть огорчение: когда мы еще увидимся!
Но я не хочу, чтобы вы à tous risques[236] приезжали бы встречать Новый год, хочу, чтобы вы имели permission[237]. Я прочла в газете, что солдаты, являясь в permission, должны регистрироваться в жандармерии. Хочу вас иметь рядом с собой, но не хочу дрожать от страха.
4 декабря 1939
В газете прочла сегодня, что какие-то перемены происходят в армии, но я ничего не поняла, так как не знаю, к какому резерву вы принадлежите. Куда думают вас перевести? Вы уже знаете?
Что вы сейчас читаете? Я все еще Château[238] читаю. Трудно читать и вещь такая, и время такое — все запутанное.
…Нам особенно грустно, потому что мы прустовские герои, мы знаем бессмысленность, неценность всех ценностей. Анюте и Пегифоновне легче. Одна верит, что все это хорошо для Англии, другая — для другой страны. Национализм нам тоже чужд, если мы еще что любим, то это искусство, и я лично каждого отдельного человека — гибель отдельного двуногого меня по-настоящему огорчает… Географию я никогда не знала и не хочу знать, не ценю. Ах, милый, если бы человек ценил человека, как нам легко жилось бы.
5 декабря 1939
…Милый, дорогой, я очень хорошо поняла это место письма «про ревность к Лиде». Я не осуждаю, я даже не ответила сразу на вопрос, как мне Лида понравилась на сей раз, думала, что вам будет не то что неприятно, но просто немного страшно за что-то чужое, пришедшее без вас.
Я раза три ее видала, у нас эти редкие встречи не превращаются в дружбу. Но ничего против не имею ее встречать. Я ее ratée[239] предпочитаю удачным, самодовольным. Она довольно симпатичная, легко пьянеет, в пьянстве своем несчастна… Она только не верный человек. Я ей настолько не верю, что она предложила мне позировать, я отказалась, боюсь, что подведет. Я в этом совершенно уверена, она не может иначе. A part ça[240] мне с ней приятно: она тонка, умна, и мы понимаем друг друга с полуслова. Я люблю тонких и умных женщин, в них больше изюминки, чем даже в умных мужчинах. Прошу прощения перед мужским полом, Блюм обиделся бы, он, оказывается, ни во что не ставит женщин и в частности считает, что они не умны. Мне кажется, что духовная близость между мужчиной и женщиной возможна, только если они любят друг друга, между женщинами она не требует любви, она мимолетна и как-то искрится, она почти бессловесна.
Я люблю, не скрою, бывать с ней, мне приятнее всего, когда она, Гингер да я, мы остаемся только втроем, остальные уходят из-за метро, впрочем, это случилось только два раза. Я даже не хотела бы ее слишком часто встречать, боюсь, что мне станет скучно, будет плакаться на свою судьбу. Вот еще один уголок моей «души».
9 декабря 1939
Сергушка, радость моя, получила сегодня письмо от Мme Saint-Claire и открытку от мамы и все вам пересылаю.
Жду вас, хочется погулять с солдатом. Может быть, сделать себе шапчонку солдатского покроя? Темно-зеленого цвета, как пальто. Мне эта идея пришла на улице, я считаю, что война совсем не отразилась на женской моде, а такая шапчонка была бы даже красива на женских волосах. Ваше просвещенное мнение?
Я после работы читаю полчасика, все еще читаю Château, очень нравится, но трудно читать, а пропускать нельзя, тут нет описаний и нет фабулы романтической, пропуская, вы пропускаете просто Кафку, это все равно, что бросить читать совсем.
Кроме всех волнений прибавились волнения о родителях моих, написала Моне письмо, прошу ее не оставлять стариков, ведь Миша призван, Буша, наверное, тоже. И старики могут оказаться одинокими в новом мире[241]. Пусть устраиваются так, чтобы быть вместе, но возможно ли это?
Надежда Мала — своему сыну Сергею Карскому
Прага, сентябрь 1939
Мой дорогой сын!
Не знаю, когда ты получишь это письмо. Посылаю его тебе при посредстве Юлика. Тяжело мне, что нас разделили события, что между нашими письмами будут большие промежутки, но что делать, мы должны терпеть. Бог даст, такое положение не будет долго продолжаться. Где бы ты ни был, душа моя будет всегда с тобой. Молю Бога и твердо верю, что он сохранит тебя невредимым.
Призван ли ты уже? Остаешься ли в Париже? Как устроилась Идушка с Мишуткой? Напиши мне ее адрес, может быть, мне удастся передать ей при посредстве Юлика деньги…
О нас не беспокойся. Здесь все вполне нормально и, вероятно, так будет до конца.
Крепко, крепко целую тебя, мой дорогой, Идушку и Мишутку.
Мама
Жорж Гингер — Сергею Карскому
30 декабря 1939
Séderon, Drôme
Шлю вам к Новому году свои наилучшие пожелания. Главное, дай Бог, чтобы кончился этот кошмар и чтоб люди, наконец, смогли зажить по-человечески. Чтобы и вы, и я смогли вернуться, жить и работать, а главное, возобновить нашу старую традиционную belote в прежнем составе, по установленному веками ритуалу: тертая редька, суп, мясо, сыр со сметаной и сахаром, а потом чай с Котляровской дрянью.
En attendant[242], я по прежнему в Séderon на положении «отставной козы барабанщика». Живу воспоминаниями, главным образом, вспоминаю мои две тысячи в месяц, Рольс-Ройсы и Hispano-Suiza, рисуночки по полтораста франков, Париж, террасу, Лувр и т.п. Абсолютно ничего не делаю, потому что делать нечего. Здесь теперь чудесный, глубокий, настоящий снег. Прекрасная страна, прекрасные люди, но плохо то, что мне здесь нечего делать.
Слушаю T.S.F.[243] все с большим отвращением, совершенно сумасшедший дом. Твердо надеюсь, что Гитлеру и Сталину свернут шею и жалею, что не могу принять в этом участия.
Вениамин Котляр — Сергею Карскому
7 января 1940
Ида говорила, что вы нездоровы, — надеюсь, ничего серьезного нет? Пишите, дорогой, вы совсем замолкли. Как испанки?
Я думаю о вас каждый день. О том, как вам должно быть грустно и скучно, как тяжело быть оторванным от своих любимых.
Ида сказала, что вы назвали Жоржа дураком. Должно быть, и я не далек, т.к. разделяю целиком его взгляды. Завидую оптимизму тех людей, которые еще могут верить в усатых ангелов… Лично для меня нет никакого сомнения, что на Европу и на цивилизацию надвигается двойная черная туча — жестокости и хамства! И не разглагольствования Брони и Цветка могут убедить меня в обратном.
