даже повлечь за собою совсем нежелательные осложнения, Ванновский решился ночью, воспользовавшись темнотою, пройти к селению Багу навстречу отряду подпоручика Рукина, соединившись с которым ждать дальнейших приказаний от начальника Памирских отрядов.
Пройти с позиции нужно было незаметно от неприятеля и притом по возможности поспешно, чтобы противник не мог предупредить партию и ранее ее занять это селение. Между тем являлось большое осложнение. Население при первых же выстрелах поголовно бежало из кишлаков, угоняя скот в горы, и таким образом, не было никакой возможности увести лошадей, так как по пути к Багу два раза приходилось их переправлять при помощи саначей (гупсаров), чего без таджиков сделать было немыслимо. Таким образом, невозможно было захватить громоздких вьюков.
Укрыв все это в надежных местах и угнав табун лошадей в ущелье, без шума неся все, что возможно, на руках при помощи трех аксакалов и четырех таджиков, подходил отряд к селению Багу после целого дня упорной защиты своей позиции.
Подобное решение Ванновского истекало из следующих соображений. Во-первых, партия оставалась без съестных запасов, так как жители, уходя в горы, захватили с собою муку, не успев после напечь лепешек, и угнали скот.
Патронов из 80 штук на винтовку было выпущено от 15–36, а всего до 280, при этом о потере афганцев было известно, что убито их 6 человек [98], которые, конечно, немедленно были пополнены свежими силами, подошедшими из Кала-и-Бар-Пянджа. Прибытие подпоручика Букина можно было ожидать на восьмые, а то и на девятые сутки, в течение которых пришлось бы запереться в кале и отсиживаться, прокармливаясь лошадиным мясом, но патронов для отражения атаки не могло хватить. Кроме того, со стороны афганцев надо было ожидать ночного нападения на позицию. При численности их в 130 человек, ночью, при недостатке патронов позиции не удалось бы удержать ни в каком случае, а если бы партия заперлась в кале, то путь отступления ей был бы отрезан. Оставалось единственное средство, к которому и прибегнул Ванновский.
Кроме того, при данном отношении сил сторон можно было бы не допустить противника спуститься с гор и дебушировать по карнизу, но в случае занятия им селения все выгоды до удобства закрытия переходили на его сторону и преимущество нашего оружия на расстоянии менее 100 шагов было бы бесполезно. Не допустить же афганцев спуститься к селению, к чему они стремились в продолжение 30 августа, можно было лишь днем, так как ночью пришлось бы для этого разделиться на две части: одною удерживать противника, не допуская его до занятия селения, а другою загородить путь по карнизу, чего можно бы было достичь даже и ночью, но первая при превосходстве противника численностью неминуемо бы погибла, и партия была бы уничтожена, разбитая по частям.
Кроме того, инструкция да и подтверждение ее в приказе командующего войсками, предписывавшие Ванновскому избегать столкновений с афганцами, говорили в пользу задуманного им движения. Три часа еще продержалась на позиции партия, не прекращая редкого огня, между тем как со стороны афганцев он, время от времени меняясь, переходил из редкого в частый.
Уже совершенно стемнело, когда начальник партии отдал приказание отойти с позиции к ставке, и, собрав людей, он поблагодарил их за молодецкое поведение в течение проведенного дня под пулями.
Тяжело было Ванновскому принять намеченное решение, тяжело было и приказать исполнить его молодцам, доблестно защищавшим в течение 7 1/2 часа позицию, но оставить там людей без патронов, без провианта, отрезанными совершенно от подкрепления, — на это он не мог, да и не имел права решиться.
Переправившись через реку на неоседланных лошадях и угнав их затем в ущелье, партия двинулась к селению Багу.
Вот когда досадовали все чины партии, что не было с ними товарищей, отозванных Повало-Швайковским, и пулеметов, которые были признаны лишними генералом. Будь они, не пришлось бы теперь идти пешком, неся на себе вьюки, отыскивая выход из долины, запертой со всех сторон неприятелем.
Дойдя к 10 часам вечера до селения Багу, находящегося в четырех верстах от позиции афганцев, партия остановилась на ночлег, но не разводила огня.
Несмотря, однако, на переутомление людей, сторожевая служба неслась чинами партии с полным рвением и аккуратностью, в особенности линейцы себя показали. На долю двух охотников — Шахова и Фефелкина выпала самая тяжелая служба. Ежедневно они ходили в секреты, посылались на разведки и, как пехотинцы, были гораздо полезнее казаков в этих трущобах Рошана, где верховая езда являлась положительно невозможною. Тяжелую долю солдатиков разделяли и офицеры. Сам начальник партии и тот отбывал очередь в секрете, чтобы сберечь силы солдат.
Было это в ночь на 2 августа на бивуаке у Багу. В секрете находились штабс-капитан Ванновский и рядовой Фефелкин. Тяжело проведенные дни и ряд бессонных ночей надломили силы как начальника партии, так и солдата, но оба они бодрствовали всю ночь, не смыкая глаз. Перед рассветом, когда темнота усиливается и холод начинает пронизывать даже сквозь полушубок, на смену секрету явился Шахов. Ванновский в сопровождении Фефелкина направился к бивуаку. Все спало, лошади лежали на земле, и только бивуачный часовой, перемогая дремоту, бродил между спящими людьми.
— Ну, ложись спать, братец, — сказал Ванновский Фефелкину, когда тот приготовил складную постель своего начальника, — а я сейчас вернусь, только обойду бивуак.
— Никак нет, ваше высокоблагородие, я уж лучше вас обожду, а как улягитеся, то и я пойду отдыхать, — возразил солдат.
Ванновский вышел, а Фефелкин присел на край кровати начальника партии с полным намерением укутать потеплее любимого офицера, разделявшего с солдатами все невзгоды тяжелой рекогносцировки.
Время шло; Ванновский не возвращался. Зевнул Фефелкин, поставил ружье возле себя, протянул немного ноги, болевшие уже вторую неделю, — и ему вдруг сделалось как-то особенно тепло и удобно. Палатка, сальный огарок — все как будто наклонилось набок и покатилось вниз. Чудно, подумал Фефелкин и продолжал следить за огарком. Вдруг свет его потух — и в палатке сделалось совершенно темно.
Светало, когда Фефелкин открыл глаза. Что за чудо? Вместо неба, под которым за последнее время привык спать он, над ним покачивалось полотнище палатки. Он широко раскрыл глаза, не понимая, что это случилось с ним такое. «Господи, да что это?» — придя в себя, проговорил Фефелкин и вскочил с кровати.
На него нашел столбняк — теперь он не верил глазам своим, и то, что он видел, казалось ему сном, и притом самым невероятным. Он, бледный, с испуганными глазами, смотрел на спящего на земле около кровати офицера, закутавшегося в бурку и тулуп.
Сладко спал
