Вполне вероятно, что Микки и в самом деле лежал рядом с покойным хозяином, пока того не похоронили. Иначе откуда взялась бы эта легенда? И так хотелось бы ее сохранить для истории, однако в жизни все было гораздо прозаичнее. Фокс, предоставленный самому себе, повадился в Ла Фавьере душить гусей и уток у соседних фермеров и был ими отравлен. Мария Ивановна похоронила Микки рядом со скамейкой, сделанной некогда Александром Михайловичем.
Она осталась одна.
Какое-то, очень непродолжительное, время вдова Саши Черного еще присутствовала в литературной жизни Парижа. 4 декабря 1932 года (спустя три месяца после трагедии![145]) в роскошном отеле «Мажестик» на авеню Клебер состоялся литературно-музыкальный вечер памяти ее мужа. Очевидец писал, что мероприятие прошло «при редком для литературных собраний стечении публики. Стояли всюду, даже перед сценой и в темных коридорах за сценой. Покойный поэт и юморист пользовался совсем исключительной популярностью» (Ч. Утренник, посвященный А. Черному // Возрождение. 1932. 5 декабря). Утренник, возможно, проводился с благотворительной целью, поскольку к изданию готовилась посмертная книга Саши Черного — «Солдатские сказки». Кроме того, «Иллюстрированная Россия» незадолго до ухода Саши Черного купила у него детский сборник «Белка-мореплавательница» и теперь спешно продвигала его к печати.
Для «Солдатских сказок» Мария Ивановна предоставила фронтовой портрет мужа, который мы упоминали выше: вольноопределяющийся Александр Гликберг в военной форме со скрещенными на груди руками (Варшава, 1914 год). Обложку оформил художник Иван Билибин.
Выбор военной темы для посмертной книги мог быть не случаен. Возможно, таким образом Марии Ивановне хотели оказать финансовую помощь — в военной среде авторитет Саши Черного был высок. Достаточно сказать, что некролог памяти поэта, написанный Борисом Лазаревским, был опубликован в военном журнале «Часовой». Лазаревский подчеркивал, что Саша Черный во многих своих поступках был человек армейский, даже то, что он одним из первых побежал тушить пожар, — «поступок чисто солдатский» (Б<орис>Л<азаревский>. Памяти А. М. Черного).
Книга «Солдатские сказки» была издана в октябре 1933 года, и ее горячо приветствовал Куприн: «…вышла в свет эта прекрасная посмертная книга, написанная при жизни тем незабвенным, милым, талантливым автором, которого и дети, и взрослые, и мужчины, и женщины называют родственно и любовно — Сашей Черным, — называли в течение более 25 лет, с первых дней возникновения „Сатирикона“» (Куприн А. А. Черный. Солдатские сказки. Париж: Издательство «Парабола», 1933).
В августе 1933 года из Парижа в Ла Фавьер приехала поэтесса Татьяна Николаевна Тимашева, активная участница Русского студенческого христианского движения (РСХД), мероприятия которого Саша Черный всегда охотно посещал. Тимашева навестила и домик Александра Михайловича, и его могилу, о чем написала: «В стороне от нас, за холмом, дача Саши Черного. Сюда он ушел от изнуряющего душу и тело мещанского парижского быта. Здесь хотел он тихо жить и творить, тихо думать неизменную думу о родной стране. Здесь он, вот уже год, угас, живою памятью оставшись в сердцах местных жителей, в сердцах русских людей, русских детей. На его могилку мы пойдем. Ему хотят поклониться мои, так любившие его дети» (Тимашева Т. В русском гнезде).
На кладбище Татьяна Николаевна обнаружила священника, проводившего службу по православному обряду рядом с русскими могилами. Оказалось, что это отец Савва, иеромонах из монастыря Святого Иова Почаевского во Владимировой на Пряшевской Руси, который приехал специально для этого, зная о том, что в Лаванду ни разу не было православного священника (Тимашева Т. Отец Савва на юге Франции // Возрождение. 1933. 17 октября).
Тимашева утверждает, что на кладбище она увидела три русские могилы. Полагаем, что это были захоронения Николая Николаевича Богданова, Саши Черного и Людвига Фердинандовича Гольде, который скончался в Фавьере почти следом за нашим героем — 10 сентября 1932 года.
О том, как в то время выглядела могила Саши Черного, известно по фотографиям. На могиле стоял крест с табличкой, где, по легенде, была эпитафия — строка из Пушкина: «Жил на свете рыцарь бедный…». Почему именно эта строка? Мы продолжим цитату — и всё станет ясно:
Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.
Память о «рыцаре бедном» в Ла Фавьере хранилась свято. Летом 1934 года Сашу Черного вспоминали особенно часто. Тогда выдался страшный июль: пожар охватил окрестности Борма и Лаванду и справиться с ним долго не удавалось. Около этого времени в Ла Фавьере побывал хорошо знавший Сашу Черного журналист Николай Рощин. Его немедленно повели на экскурсию, показали дачу Саши Черного и домик, в котором летом 1929 года жил Куприн. Рощин позднее писал: «Нынешним летом в округе разразился большой пожар. Горел край и два года назад. Тогда, стремясь на пожар, надорвал сердце и умер живший здесь милый Саша Черный» (Днепров Р. [Рощин Н.]. Южные встречи// Возрождение. 1934. 15 сентября).
О жизни вдовы поэта после его кончины известно немногое. Летом она по-прежнему приезжала в Ла Фавьер, а зимы проводила в Париже. Ей приходилось рассчитывать только на себя: «Белкой-мореплавательницей» и «Солдатскими сказками» издание книг Саши Черного закончилось[146]. Мария Ивановна продолжала давать частные уроки; среди ее воспитанниц была, например, Ангелина Цетлина, дочь Михаила и Марии Цетлиных, известных в эмиграции культурных и общественных деятелей (Незабытые могилы: Российское зарубежье: некрологи 1917–2001: В 6 т.,8 кн. М.: РГБ, Отдел литературы русского зарубежья, 2007. Т. 6. Кн. 3: X — Я).
Когда 1930-е годы перевалили за середину, Мария Ивановна начала терять друзей. Многие переселялись в СССР.
Историограф русской эмиграции Борис Носик утверждает, что в предвоенное десятилетие Фавьер «больше не был приютом мира», что здесь велась подрывная идеологическая работа агентов ОГПУ Владимира Ипполитовича Покровского и Юрия Филипповича де Планьи. Брат последнего Вадим Кондратьев, также лафавьерец, был завербован Сергеем Яковлевичем Эфроном[147]. Кстати, и сам Эфрон провел лето 1935 года в Фавьере и, может быть, ускорил расставание Марии Ивановны Гликберг с семьей Билибиных.
В сентябре 1935 года Иван Яковлевич Билибин принял советское подданство и год спустя уже жил в Ленинграде. Более того, он смог побывать в Батилимане, о котором столько лет грезил. Там он обнаружил дом отдыха Академии наук СССР. Но и свои фавьерские фотографии и воспоминания Билибины хранили. Берегли и «проплеванного идола», страшную африканскую бабу, на которую бросался фокс Микки. Мария Ивановна настояла на том, чтобы Черный передарил ее Билибиным, гордившимся своими африканскими приключениями.
