Все было напрасно, пока Спаркс не сделал мастерский ход: доходы от публикации делятся пополам — половина ему, а половина Башроду и Маршаллу. На том в 1827 году и порешили. Спаркс засел за работу.
Он просмотрел груды материалов, произведя отбор, при котором возможности для вынесения произвольных суждений, что включать и что исключать, были велики — документов с избытком хватило бы, по крайней мере, на сорок томов. Спаркс задался целью так отобрать и отредактировать документы, чтобы показать Вашингтона гармоничным во всех отношениях. «Его моральные качества полностью гармонировали с интеллектуальными», — указал просвещенный составитель и принялся наводить образцово-показательный порядок в наследии Вашингтона.
Спаркс произвольно исключал абзацы в документах, представлявшиеся ему недостойными пера и облика основателя республики. Другие документы он переделывал по своему усмотрению. Наделенный фантастическим трудолюбием, Спаркс достиг немыслимого — Вашингтон по принуждению стал изъясняться языком, пристойным не фольклорному, а хрестоматийному герою.
Вашингтон, например, возмущенно писал об «экипажах, состоящих из негодяев» — американских каперов, действовавших из портов Новой Англии. Спарксианский Вашингтон не употреблял сочных эпитетов, в тексте осталось упоминание только об «экипажах». Вашингтон восклицал, что войско из Коннектикута пронизано «грязным духом наемников», «грязный», конечно, исчезал, а «мерзкое поведение» коннектикутцев превращалось просто в «поведение». «Старина Пут» у Спаркса становился «генералом Путманом». Жалуясь на недостаток денег, Вашингтон писал — на имевшиеся средства можно купить «разве закуску блохе»; подправленный текст гласил: «Нам совершенно недостаточно средств для покрытия текущих нужд» и т. д. Только достойные слова исходили из уст достойного героя.
То не был злой умысел, напротив, Спаркс верно отбывал службу высокопоставленного жреца у алтаря Святого Вашингтона. Хотя исправления, точнее искажения, текста нигде не оговаривались, во «введении» к изданию Спаркс все же счел необходимым возвести общий принцип «улучшения» документов Вашингтона в великую добродетель. «Было бы непростительной несправедливостью, — писал он, — по смерти любого автора собрать его документы и особенно письма, никогда не предназначавшиеся для опубликования, и передать их в печать без предварительного тщательного редактирования».
Превыше и больше всего Спаркс стремился показать Вашингтона глубоко религиозным человеком. Ради этого он прибег к замечательной эквилибристике, объявив, что чрезвычайно редкие появления героя в храме и воздержание от участия в отправлении различных обрядов культа — лучшее доказательство его глубокой веры в бога. В специальном приложении к публикации «Религиозные взгляды» (Вашингтона. — Н. Я.) Спаркс разъяснял: «Он, надо думать, считал, что неуместно публично приобщаться к таинствам. Вследствие его серьезнейшего отношения к этому обряду он накладывал суровые ограничения на свое поведение на людях и свято верил: нельзя действовать непрактично в сложившихся условиях. Именно так надлежит думать серьезному человеку с тонкой душой и врожденным почитанием религии». А дабы окончательно убедить всех, Спаркс горячо заверил, что нигде в бумагах Вашингтона не случилось и намека на легкомысленное отношение к религии.
Компиляция Спаркса пользовалась бешеным успехом, вознаградив автора за труды во всех отношениях. С 1838 года Спаркс — первый профессор гражданской истории в США в Гарварде, а спустя 11 лет президент этого университета. Д. Банкрофт на пороге славы крупного историка приветствовал старшего коллегу: «Вы счастливый человек, избранный благоволящим к вам Провидением, дабы привести в гавань бессмертия прекрасный корабль, и останетесь в памяти осмотрительным лоцманом».
Наследники Вашингтона, найдя труд бесподобным, преподнесли Спарксу кипарисовую тросточку, вырезанную из ветви дерева, осенявшего могилу первого президента. В свою очередь, Спаркс в 1837 году направил им обещанную долю доходов от издания. За вычетом издательских расходов общая сумма прибыли по тем временам оказалась значительной — свыше 15 тысяч долларов. На протяжении последующих лет Спаркс аккуратно пересылал семьям Вашингтонов и Маршаллов их долю доходов.
В течение нескольких десятилетий ставить под сомнение священное писание Спаркса почиталось бестактным. Ему полагалось верить до точки. Редкие еретики получали массированный отпор со стороны тех, кто считался лучшими американскими историками своего времени. Спаркса объявили основоположником исторической науки в США. Громадное преувеличение. Как заметил Самюэль Э. Морисон спустя примерно сто лет, то был «ложный рассвет» изучения истории в США. Классик американской литературы Вашингтон Ирвинг не имел возможности бросить ретроспективный взгляд во всеоружии столетнего опыта и поэтому, когда он взял на себя труд написать о Вашингтоне, то положил в основу изложения публикацию Спаркса. Пятитомный труд Ирвинга вышел в 1855–1859 годах. Писатель заключил, что Вашингтон «не имеет себе равных в истории, сияет истинным величием и славой». Ирвинг углубил представление о Вашингтоне, выведя его родословную от мифического Уильяма де Хартберна, нормандского рыцаря при дворе Вильгельма Завоевателя.
Д. Бурстин, исследовавший процесс мифотворчества в случае с Джорджем Вашингтоном, в 1965 году с определенной жалостью к писателю заметил: «Лучшей (из биографий Вашингтона середины XIX века. — Н. Я.) были пять томов Ирвинга, но и они не избежали заражения бациллой скуки. Судя по экземплярам труда Ирвинга, дожившим до XX столетия с никогда не раскрывавшимися страницами, эти тома чаще покупали, чем читали. Однако посмертная жизнь Вашингтона только начиналась».
Именно «жизнь» со всеми ее спорами, схватками и суетой, ибо безмолвная статуя Вашингтона постепенно стала вызывать вопросы, требовавшие обязательного ответа. Гражданская война в США, реконструкция несколько оттянули начало дискуссии о том, кем он, собственно говоря, был. Когда повседневные политические страсти улеглись, в стране, вступившей в эпоху зрелости, интерес к Вашингтону вспыхнул с новой силой.
Официальная трактовка послужила неиссякаемым источником для шуток и анекдотов, по большей части добродушных. Деликатно рассмеялся тот же Ирвинг. Его бессмертный Рип Ван Винкль, проспавший войну за независимость, обозревая родной край, так узнает о Вашингтоне: «Вместо высокого дерева, под сенью которого ютился когда-то мирный голландский кабачок, торчал длинный голый шест, и на конце его красовалось нечто похожее на красный ночной колпак. На этом шесте развевался также неизвестный ему пестрый флаг с изображением каких-то звезд и полос — все это было чрезвычайно странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз выкуривал свою мирную трубку, румяное лицо короля Георга III, но и портрет тоже изменился самым удивительным образом: красный мундир стал желто-голубым, вместо скипетра в руке оказалась шпага, голову венчала треугольная шляпа, под портретом крупными буквами было выведено: «Джордж Вашингтон».
