После бесплодных переговоров по телефону с комбатами командир полка вдруг протягивает мне трубку и отчаянным голосом просит:
- Скажите им, что надо подыматься, надо идти вперед. Я растерялся и едва нашел что сказать подполковнику:
- Мы ведь ваших командиров не знаем. И они нас не видели и не знают. Что мы можем потребовать от них?!
Словом, была почти такая же ситуация, как под Воронежем с Антонюком и Черняховским, о которой я уже рассказывал. Да, мы видели, как в короткие огневые паузы бойцы делают небольшой рывок, но сразу же залегают. Потом снова бросок, но поднимаются уже не все: потери большие, Что еще можно было потребовать от солдат, идущих вперед без поддержки артиллерии и авиации?!
На НП армии, тоже вырытом в кромке глубокой балки, встретили командующего 1-й гвардейской армией К. С. Москаленко, мужественного генерала, чье имя появилось на страницах нашей газеты уже в первые дни войны. Настроение у него было не из лучших. На подготовку этой операции его армия сначала имела всего лишь шесть дней. Но жестокая необходимость в связи с критическим положением Сталинграда заставила его, как и Малиновского, вводить в бой армию уже через три дня и по частям. Стрелковые дивизии вступили в бой прямо с 50-километрового марша. Армия не имела ни одного артиллерийского полка усиления, ни одного полка противотанковой и противовоздушной обороны. Авиационное прикрытие было крайне слабым.
Проявивший себя впоследствии как мастер маневра, фланговых ударов, стремительного наступления, Москаленко вынужден сейчас бить в лоб и притом меньшими силами, чем у противника. Почерневший от зноя и пыли, от забот и тревог, с воспаленными от бессонных ночей глазами, командарм выслушивает по сложной паутине проволочной связи донесения из дивизий.
- В первый день прошли два километра, - объяснил Москаленко, - во второй - километр, а сегодня и того меньше.
Москаленко непрестанно вызывает командиров соединений и теребит их:
- Есть пленные?.. Пленные есть?.. Давайте документы - с живых или мертвых, все равно...
Вот и первые донесения - номера новых немецких дивизий и частей, танковых и пехотных, переброшенных сюда с южного фаса фронта. И как-то сразу исчезла с лица командарма тень тревожного ожидания. Странно было видеть Кирилла Семеновича: немцы подбрасывают свежие силы, а он вроде бы доволен. "Этого-то как раз мы и ожидали", - объяснил командарм.
А в это время на НП прибыл Жуков, теперь уже как представитель Ставки Верховного Главнокомандования. И сразу же Москаленко стал докладывать о частях и дивизиях, переброшенных сюда немцами с южного фаса фронта.
- Это нам и нужно. - сказал Георгий Константинович. Мне и сейчас показалось, что Жуков, как и Москаленко, воспринял это сообщение с удовлетворением. В этот же день Жуков доносил в Ставку, Сталину: хотя "Вступление в бой армий по частям и без средств усиления не дало нам возможности прорвать оборону противника и соединиться со сталинградцами, но зато наш быстрый удар заставил противника повернуть от Сталинграда его главные силы против нашей группировки, чем облегчилось положение Сталинграда, который без этого удара был бы взят противником".
Симонов еще с утра забрался в один из окопов, оттуда хорошо было видно поле боя. В руках у него блокнот. Он что-то там рисует, какие-то палочки, черточки. Оказывается, он палочками отмечает каждый немецкий самолет, прилетающий сюда бомбить и попавший в его поле зрения. А черточками для удобства подсчета соединял каждый десяток. Черточек было много. "Тридцать девять", - объяснил он, то есть 390 самолетов. Сказал я об этом Жукову, но он не удивился, сам все видел.
Под конец Георгий Константинович сообщил, что меня разыскивал Маленков, секретарь ЦК партии, прибывший в Сталинград как представитель ГКО. Он хотел, чтобы мы написали листовку для немцев.
- Какую? - спросил я Жукова.
- Да о том, что они здесь лягут костьми, но Сталинграда им не взять.
- И о том, чтобы переходили на нашу сторону, сдавались в плен, заметил я не без иронии.
- Да, - сказал Жуков и весело рассмеялся.
Это была странная идея - ведь немцам тогда казалось: вот-вот Сталинград будет в их руках.
Поняв меня, Георгий Константинович махнул рукой:
- Ладно... Маленков уже вернулся в Москву...
Уехал Жуков. Вслед за ним и мы отбыли. Вернулись в Ямы, на командный пункт фронта. Что передать в газету? Надо прежде всего дать панораму Сталинградской битвы, описать все то, что слышали и видели своими глазами, без прикрас. О руинах Сталинграда. О страданиях людей. О ненависти, которая не дает ни спать, ни дышать. И главное, о том, что сталинградцы - и воины, и горожане - не отчаиваются, не помышляют о сдаче города, дерутся самоотверженно, до последней капли крови, до последнего дыхания.
Я собрал в Ямах наш корреспондентский корпус. Здесь были Василий Гроссман, Петр Коломейцев, Василий Коротеев, Леонид Высокоостровский, Семен Гехман, Виктор Темин. Симонов сел за очерк. На следующий день очерк был готов. Симонов назвал его "День и ночь".
- Хороший заголовок, но лучше "Дни и ночи", - сказал я, и автор согласился.
Мы пошли на узел связи. Там мы сразу уселись за столик у аппарата Бодо: Симонов, я и бодистка. Симонов еще раз просматривал свою рукопись и по страницам вручал мне, я вычитывал и правил, а бодистка тут же передавала в Москву.
Очерк "Дни и ночи" появился в "Красной звезде" на третьей полосе, заняв полных три колонки. А на второй день этот очерк перепечатала "Правда", поместив его на второй полосе - еще более почетном месте в газете.
Когда мы вернулись в Москву, мне позвонил Михаил Иванович Калинин. Он похвалил очерк Симонова и все допытывался - реальные ли люди изображены автором, нет ли здесь художественного домысла?
- Это реальные люди и подлинные факты. Я был с Симоновым в Сталинграде и видел этих людей, говорил с ними, - ответил я Калинину.
- Это хорошо, - сказал он, - что в очерке ничего не выдумано.
Потом я узнал, почему Михаил Иванович с таким пристрастием меня допрашивал. Через несколько дней, выступая на комсомольском совещании, Калинин говорил: "Жизнь стала суровой. Люди стали сосредоточеннее, задумчивее". Следовательно, указывал он, и печатное и живое слово должно соответствовать изменившейся обстановке. Калинин сурово критиковал некоторые очерки в центральных газетах за выспренность, декларативность, хвастовство, шумиху, высокопарность, считая это неуважением к читателям. Михаил Иванович призывал рисовать правдивую картину войны, прямо говорить о переживаемых людьми трудностях. И в качестве примера того, как надо писать о войне, указал на очерки Симонова:
