Потом появились его сестра и племянница. Целых две недели мы не могли сказать слова друг другу без свидетелей. Сегодня на рассвете они уехали, и мы весь день были вдвоём. И опять ткётся золотая паутинка… А вечером готовили фотографии Павлика к бенефису.
12 марта.
Больна третий день, лежу. Павлик так озабочен, встревожен, что хочется его расцеловать.
20 сентября.
19 августа у нас с мамой в Николаеве родился внук и племянник Саша Баранов. Я так завидую Зое. Маленький кулёчек счастья и любви. Мама даже плакала…
8 декабря.
Мой милый старый друг. Прошла пора девичьих мечтаний и увлечений. Больше я не стану делиться с тобой прежней откровенностью. А доверить тебе то, огромное, что захлестнуло и поработило всё моё существо, — не могу. Человеческое счастье слишком хрупко. Оно может рассыпаться от одного откровенного слова, прочитанного чуждым ему существом…
Я беспредельна одинока. И в горе и в радости — одна. Ни души вокруг, которой бы я могла открыться всеми теми яркими переживаниями, чем так богата моя жизнь. И ты можешь стать невольным предателем. Прости и прощай…
15 декабря 1925 года.
Сегодня, как и всегда, я обречена быть одна. Почему?! Я не хочу! Не хочу!!! Сам-сам-сам! Ты слышишь, Пан? Я мщу тебе за своё одиночество. Что ты сейчас делаешь? Я хочу знать!? Я хочу целовать твои губы, а не его. Я хочу его смерти в эту минуту, я ненавижу его! Сам, Сам, Сам!!! Приди сюда. Я не могу быть одна. Пан на зелёном лугу… Сам, я пошутила. Нет горя!..
29 декабря.
Снова к тебе, дружок. Я состарилась за эти годы, как и ты. Я никого не люблю. Знай это. Был друг и тот ушёл с другой. Его я любила! Пан, мой Пан! Завтра его бенефис, а я даже не могу послать ему поздравление.
Бердичев 30 декабря 1925 года
Бенефис
Павла Абрамовича
Горянова
Широковещательная афиша на всю тумбу. А поздравить некого.
…Расставаясь, поцелую плача ясные глаза…
Лейтмотив моего теперешнего настроения. Сижу в Одессе. Жду приглашения в коллектив к Володину[837], которое неофициально уже решено. Сан не пришёл. Занят или кобелирует? Не знаю, видела его издали — вид измученный. А всё-таки больно. «Я стою уважения и требую его…» кажется это «Вторая молодость». Хандрю, болезнь моя ещё свирепствует. Чёрт её подери!..
30 декабря.
Сегодня его бенефис. Пять вечера, лежит, верно, и отдыхает. «Наследный принц»… Милый мой принц. Неужели я снова стала думать о нём?
Володин, увлекитесь моим «талантом»… А вдруг и впрямь он у меня есть? Я же приглашена в этот коллектив. Фу, даже грустно стало. Быть может это перед удачей? Завтра облекусь в платье Коломбины — 5-й год! Ну, Пан, желаю успеха.
Срочная телеграмма. Бердичев. Драмтеатр. Горянову.
ПОЗДРАВЛЯЮ. ЦЕЛУЮ. ЛЯЛЯ.
А ещё успела бы дойти. Adieu.
Семья Лухмановых прибыла в Москву из Шанхая в конце сентября 1922 года. Столица встретила её нэповским куражом и массовым переименованием национализированных предприятий. Фабрики «Марс», «Жиро», Михайлова, Щапова, Церлова стали называться, соответственно: «имени Клары Цеткин», «Красная роза», «Парижская Коммуна», «имени героя труда Звонарёва», «Большевичка»; мыловаренный завод «Ралле» — «Свобода», Михельсона — «имени Ильича» и т. д.
Известные большевистские вожди — Троцкий, Бухарин, Томский, Сокольников — читали публичные лекции в городских аудиториях при огромном стечении молодёжи. В Большом театре чествовали актёра А. Южина, бывшего князя, а ныне четвёртого по счёту Народного артиста республики (после М. Ермоловой, В. Давыдова и Ф. Шаляпина). В Малом Кисловском переулке шёл концерт «Первого в РСФСР Эксцентрического оркестра — джаз-банда В. Парнаха», председателя Парижской палаты поэтов.
Лухмановы поселились на Садовой-Черногрязской улице (в квартире 17 дома № 8), и каждый занялся своим делом — Дмитрий Афанасьевич службой в Доброфлоте, дочь Ксения — преподаванием английского языка. Судьбу Николая решил родной брат его матери — А. Н. Де-Лазари, бывший подполковник, с февраля 1918 года штабной работник Красной Армии, а ныне преподаватель тактики, топографии и по совместительству помощник начальника редакционного отделения Военной академии РККА. По его настойчивому совету Н. Лухманов и выбрал профессию военного дипломата. Благо с этой целью в учебном заведении 12 февраля 1920 года был открыт Восточный Отдел, возглавляемый учёным-лингвистом Б. И. Доливо-Добровольским.
Правда, набор претендентов 1922 года проходил в условиях жёсткой чистки личного состава учреждения комиссией ЦК РКП (б). По её результатам стены академии по разным причинам покинули каждый второй преподаватель и 54,5 % слушателей, признанных непригодными к военным наукам! Обязательным для соискателя стал 2-х годичный командирский стаж и боевые заслуги. Заметим, что персонал академии тех лет состоял сплошь из сторонников Льва Троцкого — Наркомвоенмора, Председателя Реввоенсовета и фактически Главнокомандующего Красной Армии в Гражданской войне. В дальнейшем, после падения и изгнания из страны Троцкого, злейшего врага Сталина, сталинские репрессии обрушились и на всех его выдвиженцев.
Мы можем только догадываться, каким путём 18-летнему юноше удалось преодолеть расставленные на его пути барьеры. Протекция близкого родственника? Скорее всего, свою роль сыграла острая потребность штабов армии и Наркоминдела в достойных переводчиках. Напомним, что Николай прекрасно владел двумя европейскими и несколько хуже японским и китайским языками. Так и оказался в закрытом учреждении будущий капитан ГРУ Генштаба РККА Н. Лухманов.
Уже летом 1923 года состоялся 1-й выпуск «академиков-языковедов» — всего 11 специалистов против 104 военспецов основного курса.
14 апреля 1924 года бывшего царского генерала П. П. Лебедева на посту начальника академии сменил прославленный герой Гражданской войны и начальник Штаба РККА М. В. Фрунзе. За неполных 10 месяцев его пребывания на занимаемой должности состоялись 4-й выпуск основного курса и 2-й Восточного Отдела (39 человек). Скоропостижная смерть Наркомвоенмора СССР в 40 лет осталась одним из тёмных пятен в советской истории середины 20-х годов.
Так сложилось, что подписи выдающегося военачальника под свидетельствами об окончании полного курса удостоились лишь красные командиры единственного «фрунзенского выпуска» 1924 года. В их числе оказался и 20-летний комсомолец Н. Д. Лухманов (с выслугой 2-х лет и 5 месяцев в РККА), откомандированный в агентство Наркоминдел СССР в Ленинграде. Но уже с апреля 1925 года он переводчик советского консульства в Хакодате и принимает участие в переговорах по возвращению СССР захваченного японцами в 1920 году Северного Сахалина.
