Письмо Луговому начал с забот о районе: «Как ты вылезешь с севом? Помог ли Андрей Андреевич?..» (Речь об Андрееве. — В. О.) Потом посулил, что летом доставит семью в Вёшки. Тут же высказывает приметную для военного времени просьбу: «…и на нашу долю посадить картошки, чтобы осенью не заниматься заготовками. Как обстоят дела с ремонтом дома? Напиши…» Интересно, что земляки со своими жалобами разыскивают своего заступника даже сейчас: «Пересылаю тебе заявление Сенчуковой. Мне думается, что в отношении ее поступили неправильно и на работе ее надо восстановить». Вспоминает соратников по довоенным баталиям за справедливость — Логачева, Лимарева, Лудищева… И упрек: «У тебя с Лимаревым нелады. Что же это, совсем распалось „товарищество“?» Закончил письмо не только приветом жене секретаря райкома, но и «всем, кто знает и помнит».
…Матильда Кудашева, она же Мотя. Писал ей, уже понимая, что обращается не к жене, но к вдове друга. Окончательно убедился, что Кудашев сгинул где-то в пучинах войны как «пропавший без вести»: «Думы о Васькиной судьбе меня не покидают, недавно прочитал в мартовском номере „Британского союзника“ (журнал, который издается в Москве Британским посольством) вот эту заметку и решил послать тебе. А вдруг — ведь чем черт не шутит, когда Бог спит, — и наш Васька там, на Ближнем Востоке носит наплечную нашивку с буквами СССР и ждет не дождется возвращения домой? Это, конечно, предел мечтаний, но осуществить такое, черт знает, как было бы хорошо! Как ты там живешь? Как Наташка? Наши все здравствуют, одна Мария Петровна у нас словно весенний день — и с тучами, и с солнцем, — то покиснет немного, то снова на ногах, впрочем, она сама о себе напишет, а я шлю привет тебе, Наташке и бабушке и желаю, чтобы Васька поскорее вернулся, согласен на любой вариант: хоть с Ближнего Востока, хоть с Дальнего Запада, лишь бы притопал». Увы, друг с войны так и не вернулся.
В эти дни «Правда» печатает, что в Ростове отметили первую годовщину освобождения от фашистов.
Апрель. Стране стало немного легче, и она начинает думать о культуре — не только о той, что напрямую связана с войной. Вспоминает о классиках, и даже совсем не по праздничным поводам. Это Политбюро принимает постановление «О сорокалетии со дня смерти А. П. Чехова». Был создан Всесоюзный комитет. Шолохова призвали в его ряды. Кто-то не забыл, что он считал Чехова одним из своих учителей. Когда собрался комитет, на миг отрешились от войны. Какая возможность общения, какие имена! Здесь сама Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, старики Серафимович и Сергеев-Ценский, Качалов и Турчанинова, Леонид Леонов и Алексей Толстой, композитор Глиер, старые знакомцы — трио Кукрыниксов, обнаружился даже старый обидчик Федор Гладков…
…В Совинформбюро Шолохову по секрету сообщили, что в Германии казаки, увы, переметнувшиеся к фашистам, из состава корпуса «Казачий стан», учудили. Сперва в своем журнале «На казачьем посту» напечатали отрывки из «Тихого Дона», потом в газете «Казачья Лава» поместили — на целую страницу — статью «Михаил Шолохов». В ней такой зачин: «Независимо от позиции, занимаемой им (Шолоховым. — В. О.), колоритная фигура талантливого донского казака представляет незаурядный интерес и требует своего освещения…» Был и отклик на публицистику: «Газетные статьи-однодневки М. Шолохова будут забыты, а „Тихий Дон“ — огромное полотно русской и казачьей жизни — останется жить подобно „Войне и миру“». Шолохов поморщился — такие отзывы не для писателя-патриота.
В этом месяце в Вёшки вернулась Мария Петровна со всеми своими чадами. Разместились в полуразбомбленном доме. Но кого просить взяться восстанавливать? Жили, пока лето, а как быть осенью и зимой? Шолохов получил разрешение перевезти семью в Москву. Выделили квартиру в Староконюшенном переулке.
Расходы, расходы… Полковничьего аттестата на большую семью и на ту родню, что осталась в Вёшках, ясное дело, не хватало. Власть тайком начала почему-то ущемлять его. Может, не осознанно, а по незнанию, но все равно обидно. В июне ЦК направил предписание правительству (Совнарком, Микояну) выпустить книги небольшой, но именитой группы писателей. Заботлив ЦК — сам решил определить, кому какой гонорар. Не сразу установил — шла унизительная дележка. Первый вариант: Соболеву за один из его романов, например, «200 тысяч рублей», но Шолохову за весь «Тихий Дон» — «150». Правда, спохватились. Во втором варианте выписали уравнительную ставку: «200». И все-таки в заключительном решении вернулись к скупо-унизительной оценке творчества того, кто признан советским классиком, — «150».
Вскоре маятник качнулся в другую сторону. Запланировали выдвижение писателя! Второй после Сталина идеолог страны А. Жданов получил записку Управления пропаганды — предложено обновить руководящие органы литературных журналов. Читает в Записке: «„Новый мир“ — Шолохов М. А. (ответственный редактор), В. Катаев, Л. Леонов, К. Федин, В. Щербина».
Шолохов не стал ответственным редактором уже тогда лучшего журнала, хотя и все время критикуемого в ЦК. Но остался членом редколлегии. Его стали загружать журнальными заботами. От некоторых — пусть и суетно-неблагодарных — не отказывался.
Месяц минул — маятник отношения к Шолохову качнулся в противоположном направлении. ЦК проводит встречу с небольшой — десять человек — группой влиятельных писателей: Всеволод Вишневский, Александр Твардовский, Илья Эренбург… Шолохов в списках не значится.
О нем и в печати в тот год было мало упоминаний. Потому подписчикам бросилось в глаза, что опальный «Новый мир» вдруг рассказал о своем несостоявшемся редакторе — в форме статьи напечатал доклад на пленуме, и посему сюда перекочевали строки о романе «Они сражались за родину» и о военном рассказе.
Если этот журнал попал в руки Шолохова, он мог бы заприметить статью «Слово — оружие» очень известного прозаика и публициста, того самого, ссора с которым в осадной Москве привела к допросу у Сталина в 1941-м. Сталин об этом писателе еще до войны отзывался с превеликой похвалой. Автор статьи не удержался и к нормативному упоминанию «гениального полководца» подбавил «душевности»: «Какое счастье, что на командном пункте державы стоит Сталин! Его зоркость помогает и нам, писателям…»
Шолохов этого писателя очень невзлюбил. Ему от вёшенца и после войны не раз доставалось в речах. Речь об И. Г. Эренбурге. Но отдаю ему должное: благородно поднялся выше личных обид. В своих воспоминаниях нашел место Шолохову: «Очень честный человек, не умевший лгать и не выносивший двойного счета…»
