Новые люди, вставшие у кормила власти в Буэнос-Айресе, неустанно заявляли о героической миссии Германии. Предводители «Оси», не интересуясь особо личностью Рамиреса и намерениями тех, кто его поддерживал, при вступлении нового президента на высокий пост направили ему поздравительную телеграмму и признали этот захват власти. Только несколько месяцев спустя Англия и Соединенные Штаты узнали, что Аргентине еще несколько лет тому назад, до 1 сентября 1939 года, была отведена роль первой гитлеровской страны в Южном полушарии. «Кастелассо», дворцовая революция 4 июня 1943 года, была всего лишь мирным осуществлением плана «Оси». А по приемнику узнали и имя исполнителя: полковник Перон.
Аргентинская армия предпочитала якшаться со всяким сбродом под гитлеровскими знаменами, лишь бы не подчиняться олигархии двухсот семей землевладельцев, суровых и мрачных. В лице Кастильо военная секта ГОУ сокрушила не только президента, который начал сомневаться в нацистах, но и глашатая аристократов-землевладельцев.
Перон все чаще и чаще выступал вместо Рамиреса.
— Друзья, — говорил он, — нации больше не могут обороняться в одиночку. Эра наций сменяется эрой континентов. Германия объединяет европейский континент. На нас возлагается великая задача объединить южноамериканский континент…
Все это могло вызвать некоторое воодушевление и, может быть, подъем национального духа, если бы немцы одержали победу. Но когти нацистам подпилили, они уже теряли большие куски России и Африки. Призывы Перона и Рамиреса к чистоте и величию падали в пустоту. Аргентинский народ проникался сочувствием к подвигам участников Сопротивления оккупированных стран, в то время как Перон разбрасывал одни и те же цветы красноречия в передачах радио Буэнос-Айреса.
В конце концов руководство ГОУ пришло к выводу, что необходимо срочно менять тактику. Если не удается поднять или хотя бы заинтересовать массы, прославляя Германию, то как удержать народ в руках? Не проще ли овладеть массами, восхваляя и будоража их самих? Начиная с 1942 года происходило мощное движение провинций по направлению к Буэнос-Айресу при том, что приток извне был вялым, а иммиграция отсутствовала вообще. Буэнос-Айрес, по примеру больших городов, которые копировал, стал промышленной столицей, уже не являясь более местом отдыха и развлечений богачей. Армия, находящаяся у власти, вдруг приглушила прославление нацистского сверхчеловека и предприняла попытку сделать сверхчеловека из обывателя, из скромного труженика.
Военные устанавливали количество рабочих часов на предприятиях, а также давали указания насчет длины женских юбок. Они больше не восхваляли аскетизм нацистов, но и не собирались отказываться от воинствующего ханжества и паясничанья.
От людей требовалась добродетель, начиная со школьной скамьи. Когда-то папский нунций был выслан из Аргентины за то, что отстаивал религиозное обучение в школах. С 1884 года говорить школьникам о Христе и его учении считалось преступлением. Офицеры издали декрет, по которому религиозное воспитание становилось отныне обязательным в школе и в армии. Любовь к «Оси» стала платонической, и, чтобы провозгласить изменение морали и нравов, на новых почтовых марках поместили новый лозунг: «Честность, Справедливость, Долг».
Эва Дуарте окончательно рассталась со своей мечтой стать звездой театра или кино. Она цепляется за микрофон и за бедняков. Если ей запрещают воплощать героинь — из-за сговора импресарио, считает она, — ладно! Она станет знаменитостью сама, без их помощи. Сейчас она глашатай бедноты. Она громогласно заявляет на Радио-Бельграно о достоинствах угнетенного народа. Она не нашла большой роли, достойной ее персоны, но намерена создать эту роль из множества фрагментов, пользуясь всеми известными пьесами. Эвита оставляет амбициозные устремления предстать героиней на сцене, чтобы самой стать персонажем.
Неожиданно ее речи в защиту угнетенного класса совпадают со звуком колокола, в который бьет правительство гитлеровского толка. Потеряв надежду опереться на победу нацистов, власти решили притвориться, что озабочены участью трудящихся.
Новое правительство поспешило выбить на фронтоне новоиспеченного отделения секретариата труда следующие слова: «Мы стремимся ликвидировать классовую борьбу…» Свастика дала трещину. Нужна новая эмблема. Вместо орла — коленчатый вал и серп.
Эва Дуарте разыгрывает принадлежность к народу, мечтая в глубине души быть аристократкой. Так идет она навстречу другому лицедею, который играет по команде ту же роль, что и она. Двое актеров соединятся, будут беседовать о своем возвышенном занятии — благе народа. Каждый из них хочет играть главную роль в этой пьесе и каждый думает, что другой лишь помощник, опора, и пользоваться ею следует неспешно.
Пьеса совершенно новая. Для двоих вполне хватит места в этом светском балете над блюдом с чечевицей. Смущенный взгляд становится понимающим, встретившись с другим смущенным взглядом, остановившимся на лачуге без водопровода или с крышей, прохудившейся в самом неподходящем месте — над детскими кроватками. Многочисленная публика всегда присутствует на этом представлении. Это те, кто слушает историю своей собственной жизни со слезами на глазах, затаив дыхание.
Людская масса, которую олигархи считают ничтожной и трусливой, чванливо выпячивает грудь, когда ей начинают говорить о ее душе. Народ слушает похвалы себе, восхваления в свой адрес. Лохмотья, жилище, открытое всем ветрам, — все то, что вчера считалось подозрительным, сегодня становится предметом умиления. Страдания народа превращаются в раны Христовы. От них больше не отворачиваются, перед ними простираются ниц.
Эта публика более многочисленна и почтительна, чем посетители ночных клубов, продолжающие курить и пить шампанское в то время, как вы исполняете свою песенку. Это действительно та публика, что нужна Эве Дуарте.
* * *
Аргентина, колониальная империя Испании, сначала представляла собой равнины без конца и без края, на которых паслись неисчислимые стада лошадей и буйволов. Люди в пампе принялись укрощать диких лошадей и забивать быков, чтобы выжить.
В те времена, чтобы считаться королем, достаточно было иметь коня и тесак. В Аргентине, поставлявшей огромное количество кожи, гаучо обладал самым высшим статусом — забойщика скота на бойне. Он стал более жестоким, чем мародер-индеец, который отныне скитался как пария по своей исконной стране в поисках старинных богов и прежних очагов. Животные резвились на просторе. Сбор кож стал национальным занятием.
