"Эх! - думал Николай Яковлевич. - Сюда, в эту Австрию, хорошо бы не воевать приехать, а в гости!.. Вот тогда можно было бы погулять не спеша по горам, покупаться в озёрах, пособирать в лесах грибы, подружиться с австрийскими ребятами и девчатами. А приходится вот доколачивать фашистов, освобождать от них и эту страну".
Здесь, в Австрии, все жители говорили по-немецки, и Николай Яковлевич решил попробовать поговорить с ними на их языке.
Правда, Коля немного опасался, потому что хорошо помнил отметку, которую ему поставила их учительница Альбертина Александровна за его "ушасный немецкий язык".
- Ах, Исаеф, Исаеф! - огорчалась тогда милая Альбертина Александровна. - Фы такой спосопный малыш и так не люпите немецкий язык! Когда-нипуть фам очень нушен пудет этот язык, фы станете вспоминать вашу Альпертину Александровну, но пудет поздно... Ах, Исаеф, Исаеф! Ставлю вам очень серенькую отметку "миттельмейсих" - "посредственно".
И всё-таки теперь Николаю Яковлевичу очень хотелось поговорить по-немецки с кем-нибудь из местного населения.
В каком-то небольшом австрийском городке он подошёл к одной симпатичной старушке и громко сказал:
- Гутен таг!
Эти немецкие слова Коля отлично помнил, они означали "Добрый день!", и их учительница Альбертина Александровна всегда, входя в класс, произносила с улыбкой:
- Гутен таг!
Коля точно так же улыбнулся этой незнакомой австрийской старушке, но она почему-то побледнела и даже отскочила от Коли.
Что такое?! Может, он неправильно произнёс по-немецки это дружеское приветствие? Или старушка глуховата и не поняла его?
Коля постарался и вспомнил ещё три немецких слова:
- Шпрехен зи дойч?
Испуганная старушка ещё больше удивилась этому вопросу - русский военный спрашивал, говорит ли она по-немецки. Смешно! Да этот язык - её родной язык, в Австрии все говорят только по-немецки.
Смешно! Но испуганной старушке было сейчас вовсе не до смеха. Фашисты рассказывали столько страшных историй про русских солдат! Что ей теперь делать?!
"Ясно, глухая, бедняжка", - решил Коля Исаев и крикнул старушке прямо в ухо что было силы:
- Шпрехен зи дойч?
Старушка совсем растерялась и поспешно закивала:
- Яволь, яволь! Натюрлих!
Николай Яковлевич вспомнил, что означают эти слова. "Конечно, конечно! Естественно!" - сказала старушка.
Коля снова улыбнулся симпатичной старушке и вспомнил ещё одно слово: "Данке!" - что по-русски означало "спасибо".
Вспомнил Коля и что говорят по-немецки, когда прощаются "Ауфвидерзеен", то есть "До свиданья", но говорить этого не стал: зачем же прощаться, когда ещё можно побеседовать?
От Колиной улыбки старушка вроде бы осмелела и потянулась руками к его стриженой голове, сказав при этом:
- Гибен зи мир битте дайне копф!
Слова эти Коля не понял, но голову наклонить догадался.
Старушка быстро ощупала Колину голову своими дрожащими пальцами со всех сторон, сказала:
- Гут! - и... заплакала.
Плакала она от радости. Оказывается, фашисты пугали их, говорили, что у всех советских солдат есть рога, но никаких рогов она у этого улыбающегося русского парнишки не обнаружила.
А тут ещё Николай Яковлевич решил угостить австрийскую старушку солдатским чаем с сахаром и чёрным хлебом.
Он принёс из солдатской кухни котелок чая и спросил:
- Как будете, фрау, пить, внакладку или вприкуску?
А так как старушка ничего не ответила, потому что ничего не поняла, Коля сам бросил в её кружку большой кусок солдатского сахара:
- Внакладку слаще! Пейте, фрау, угощайтесь и хлеба нашего солдатского отведайте.
Старушке стало страшно, ведь у них в Австрии никто никогда не видел чёрного хлеба. Но русский солдат с таким аппетитом жевал его сам, что и старушка решила рискнуть. Откусила - ничего. Откусила ещё - вполне приличный хлеб. Ещё откусила и поняла, что никогда не пробовала такого вкусного хлеба.
- Данке, - поблагодарила она.
- Битте, - ответил Коля, что означало "пожалуйста". Это было последнее немецкое слово, которое он вспомнил, и Коля решил, что вот кончится война и он обязательно выучит немецкий язык полностью, а может быть, и ещё каких-нибудь два-три - ну там английский, французский, испанский... А то мало ли с кем ещё захочется поболтать за чаем.
И австрийская старушка очень жалела, что не знает русского языка, а то бы она сказала этому солдату: "Спасибо, сынок! Спасибо, милый! Ты на меня не сердись, что я тебя сперва испугалась".
Старушка протянула свою морщинистую руку и погладила Колю по голове, как это сделала когда-то Прасковья Кузьминична.
И захотелось Коле написать письмо в далёкую Россию...
Глава тринадцатая
Письмо
Дорогая и многоуважаемая Прасковья Кузьминична!
С солдатским, гвардейским приветом к вам ваш знакомый Николай Яковлевич Исаев.
Помните, я рассказывал вам про своих родных: мать Надежду Михеевну, отца Якова Степановича, сестрёнку Катю, про бабушку с дедушкой и про двоюродного брата Анатолия.
Сообщаю вам, что теперь их никого у меня не осталось. Всех поубивали проклятые фашисты, а дом сожгли, и теперь там одни головешки да пепел. Живой остался только мой брат, с которым мы похожие как две капли воды, хоть он и двоюродный. Мы с ним встретились совсем случайно в бою у нашего родного дома, а когда опять увидимся, не знаю.
Фашистов мы, конечно, разобьём, это не сомневайтесь. А за меня не беспокойтесь, меня не убьют, не могут убить, хотя уже разок легко ранили, но это ничего, до свадьбы заживёт.
А останусь живой, повидаемся ещё, если, конечно, не возражаете. Починю у вас погреб и сарай малость поправлю, а то тогда не успел. Ещё надо у вас починить забор. И ещё - чего не заметил.
Всего вам хорошего, а главное - здоровья и долгих лет жизни!
Остаюсь ваш знакомый фронтовик, гвардии младший сержант Исаев Николай Яковлевич.
И ещё сообщаю вам, что отсюда, откуда пишу, уже видать австрийский город Вену. Там ещё сидят фашисты, но мы их скоро и оттуда прогоним, а там недолго и до конца всей войны.
А как фашистов нигде не останется, настанет мир на долгие годы. Думаю, навсегда!
Шлю вам свой сердечный привет и поклон, кланяются вам и мои боевые друзья и командиры. Наш генерал тоже вам кланяется.
Остаюсь ваш знакомый Николай, который свалился с неба к вам на крышу.
До скорого свидания.
14 апреля 1945 года.
Николай Яковлевич сложил листочек наискосок, потом ещё раз, загнул полоску снизу, и получился у него аккуратный треугольник. Коля написал на нём адрес Прасковьи Кузьминичны и отдал своё письмо нашему военному почтальону.
Про генерала Коля, конечно, придумал, но, если бы тот даже узнал об этом, он бы не стал сердиться на тёзку, а, наверное, похвалил бы его, ведь привет получит солдатская вдова в далёкой России.
