Вышеприведенная цитата свидетельствует также о том, что он не питал особых иллюзий относительно сроков пролетарской революции на Западе.
Не менее критичным было отношение московского эмиссара к Швейцарской компартии. В этом же письме он сообщал, что побывал в Швейцарии, где общался с рабочими Базеля, Шафгаузена, Женевы. «…О ней (партии. — М. П.) все они заявляют следущее: это группа мальчишек, играющая судьбами пролетариата. Всеобщие забастовки — вот единственная панацея от всех зол. Но ведь нельзя же ежедневно устраивать всеобщие забастовки, в особенности в Швейцарии, где и настоящего-то пролетариата нет. Все более или менее серьезные товарищи стоят в стороне от нее. Герцог[45] и пара-другая товарищей очень энергичные люди, но остальные набраны прямо сброд какой-то, обиженные и неудачники объединились. Политика больше личная, и главным нервом движения являются, конечно, русские деньги. Дайте им денег, и они вам сделают революцию».
В Париж Абрамович прибыл в августе 1919 года[46]. Поселившись на Монмартре, он установил контакты с образовавшимся в мае Комитетом III Интернационала и левыми кругами в профсоюзах, достал для него очень скромные денежные средства и обеспечил литературой. И хотя в это время Комитет объединял примерно сотню человек, первые впечатления Абрамовича от увиденного были близки к эйфории. «Я работаю сейчас во Франции. Там положение очень хорошее, имеются прекрасные (революционные. — М. П.) меньшинства как в партии, так и в синдикалистском движении. Этой зимой, вероятно, будет формально образована коммунистическая партия… Имеются еще некоторые трения в рядах Комитета III Интернационала, но все это объясняется тем, что до сих пор наша деятельность была до того мизерной, что широкие массы абсолютно не имеют понятия. Францию мы до сих пор неглижировали, несмотря на всю важность, какую представляет эта страна для революционного движения. Возможность работы, как легальная, так и нелегальная, очень хорошая»[47], — утверждал Абрамович в письме от 29 сентября. В соответствии со сделанными выводами он сконцентрировал усилия на организации Западноевропейского секретариата (бюро) Коминтерна, который должен был разместиться в Германии. Предполагалось, что секретариат будет координировать и оперативно руководить работой Коминтерна в Западной и Центральной Европе. Лишь в ноябре во Франкфурте удалось созвать конференцию Западноевропейского секретариата, на которой, кроме нашего героя, присутствовали немцы Клара Цеткин, Август Тальгеймер, австриец Карл Франк, англичанка Сильвия Панкхерст. К последней, как вчерашней суфражистке, Абрамович относился с явным недоверием. Недоброжелателей, впрочем, у С. Панкхерст было достаточно и на родине; она была исключена из компартии Великобритании уже в 1921 году.
После конференции вместе с болгарином Иваном Петровичем Степановым Абрамович, взявший псевдоним Альбрехт, попытался активизировать контакты с французскими революционными элементами. Оптимизм оказался ложным: до марта 1920 года дело не пошло дальше бесед о необходимости усиления пропаганды и установления более тесных связей с коммунистами других стран и Западноевропейским секретариатом ИККИ. В то же время, как явствует из телеграммы Максима Литвинова наркому иностранных дел РСФСР Георгию Васильевичу Чичерину от 14 декабря 1919 года, Александр Абрамович выступил против принятия в Коминтерн Французской коммунистической партии Раймона Перика, созданной в июне того же года и объединявшей анархо-синдикалистов, склонных к индивидуальному террору[48]. Этьен Лякост, член Центрального комитета этой партии, сумел, наладив контакты с Москвой, создать рекламу сторонникам Перика как людям, свободным от пут оппортунизма и влиятельным в рабочей среде.
Отсутствие необходимых материальных средств обрекло на провал все первоначальные попытки создать печатный орган или хотя бы выпустить серию брошюр. Вплоть до съезда Социалистической партии (официально именовалась SFIO — СФИО) в Страсбурге, прошедшего в конце февраля, представителям Коминтерна не удавалось реально влиять на ход событий в рабочем движении Франции: желание активно участвовать в политической борьбе воспринималось холодно, а о принимаемых решениях их информировали уже после свершившегося.
Съезд в Страсбурге принял решение о выходе из II (Бёрнского) Интернационала. Однако резолюция левых о вступлении в III Коммунистический интернационал не нашла поддержки большинства делегатов. В то же время съезд направил двух своих представителей — Марселя Кашена и Людовика-Оскара Фроссара — в Советскую Россию для изучения возможностей сближения с Коминтерном. Вот как оценил ситуацию некоторое время спустя Абрамович в своем письме в Москву: «Во Франции работа двинулась с мертвой точки. Комитет III Интерн[ационала], если еще не является в самом деле партией… лишь принадлежит к конгломерату партий, которой является Французская социалистическая партия. Но сожительство становится все более и более невозможным. Массы не доверяют центристам, и приходится все больше думать, что раскол в партии неминуем. Мы не форсируем событий, а для того, чтобы не быть застигнутыми врасплох, образуем нами организации, сплачиваем нами силы и стараемся в случае, если нам придется подвергнуться ампутации, чтобы мы вышли из этого положения более сильными»[49].
Действительно, со времени Страсбургского съезда влияние Альбрехта на формирование коммунистического движения во Франции усиливается, однако обозначилась новая проблема: он безнадежно испортил отношения с остальными четырьмя эмиссарами Коминтерна, вместе составлявшими так называемую «Французскую делегацию Западноевропейского секретариата Коминтерна». Первоначально в этот организм, помимо Альбрехта, входили И. П. Степанов и некто Пьери — под этим псевдонимом, возможно, скрывался кассир делегации по фамилии Стон. А. Е. Абрамович упоминает его в одном из своих заявлений в Исполком Коминтерна[50]. О встрече в Париже в конце июля 1920 года с представителем ИККИ по фамилии Стон по вопросам финансирования пропагандистской деятельности французского комсомола вспоминал восемь лет спустя в своей книге порвавший с коммунизмом Морис Ляпорт. Переговоры, проходившие в одной из квартир на верхнем этаже старого дома на улице Сен-Жак, закончились полным согласием. Стон, которого М. Ляпорт описывает как «бритого наголо человека, с лицом, совершенно изъеденным перенесенной когда-то оспой»[51], уведомил последнего, что будет лично заниматься финансовой отчетностью руководства Коммунистического союза молодежи Франции.
