Вернулась ошарашенная Лика. Я, стараясь замять скандал, бросилась к ней на шею и горячо обняла. Глотая слезы, я прошептала ей: «Русская любовь». Она натянуто улыбнулась – было видно, что она не простила мне эту выходку и затаила обиду. Ах, знала бы она, что мне на все это плевать! Самым важным для меня было прощение моего ангеля, моего Сергея. Ну, уж у него-то я прощения добьюсь! Во что бы то ни стало!
Солнечным утром 5 мая 1922 года Айседора проснулась в замечательном настроении. Душа ее пела. «Наконец-то! Наконец-то!» – торжествовало все внутри нее. – «Ах, думала ли я когда-нибудь, что буду так ликовать в предвкушении собственной свадьбы?! Да несколько лет назад я и подумать об этом не могла! Теперь он будет только мой!» За завтраком она вся светилась от радости.
– Свадьба! Свадьба! – веселилась она, словно маленькая девочка. – Принимаем поздравления и подарки! Первый раз у меня будет законный муж!
– А как же Зингер? – удивился Илья Ильич, чуть не поперхнувшись чаем.
– Зингер? О, нет! – захохотала Изадора.
– А как же?…
– Нет, нет, Илья Ильич! Сережа – первый законный муж Изадоры. Теперь я – русская толстая жена!
Чуть позже в загсе Хамовнического Совета, расположенного по соседству с дворцом Балашовых в одном из Пречистенских переулков, состоялось бракосочетание Айседоры Дункан и Сергея Есенина. В сером канцелярском помещении простая белая туника танцовщицы смотрелась очень экстравагантно. Саму же церемонию решили провести скромно, без помпезности и излишеств. Когда их спросили, какую фамилию они выбирают, оба пожелали носить двойную фамилию – «Дункан-Есенин». Так и записали в брачном свидетельстве. Молодожены были счастливы и светились от радости.
– Теперь я – Дункан! – кричал Есенин, когда они вышли на улицу. Теснилась его грудь, распираемая благодушием и восторгом. Он, правда, не знал одного маленького секрета, утаенного новоиспеченной женой.
Накануне к Илье Ильичу, робко сжимая в руках свой французский паспорт, подошла Айседора.
– Илья Ильич, не могли бы вы немного исправить… тут? – смущенно спросила она, показывая на страницу документа.
– Что исправить, мисс Дункан? – непонимающе ответил Шнейдер, удивленно глядя на нее.
– Вот тут – пролепетала она, касаясь пальцем цифры с годом своего рождения, выписанной черной тушью.
Илья Ильич на мгновение застыл, а потом рассмеялся.
– Ах, но вы же так молоды и красивы! Зачем это вам? Впрочем, тушь у меня есть…
– Это для Езенин, – смущенно ответила она. – Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но она написана тут. Завтра нам придется дать паспорта в чужие руки, и Сергею может быть, будет неприятно. Я… Я сказала, что моложе только на 10 лет… Мне же паспорт вскоре не понадобится, я получу другой.
Шнейдер взял из ее рук бумагу и унес. Когда он вернулся и протянул Айседоре паспорт, она застенчиво открыла его, посмотрела на проделанную работу и удовлетворенно улыбнулась.
– Спасибо, милый Илья Ильич!
Вместо 1878 года рождения красовался 1884.
Так Изадора помолодела на шесть лет.
Позже днем состоялась встреча всех имажинистов в «Стойле Пегаса». Было много цветов, шампанского, поэты говорили тосты. Сергей, глаза которого сверкали чистым голубым светом, торжественно объявил, что он уезжает со своей женой в заграничное турне по Европе и Америке. Он видел, как поникли лица некоторых его «друзей», как другие из них начали перешептываться и переглядываться, а другие позеленели от зависти, но ему было плевать на них. В этот день он улыбался.
Затем Есенин заскочил к Мишкам и пригласил их на вечернее торжество: «Обязательно приходите. Если не придете, тогда мы – враги». Ему до сих пор было стыдно за выходку Айседоры у Мариенгофа. Лика, впрочем, решила не ходить на банкет, опасаясь разрушить и без того зыбкий мир с Дункан. Но вечером начались бесконечные звонки. Звонил Есенин, звонила Дункан и умоляющим тоном просила Лику придти, пригрозив, в конце концов, приехать за ней лично. Лика обещала появиться. Когда она пришла на Пречистенку, торжество было в самом разгаре. Как и на всех свадьбах, на этой также кричали: «Горько!», а Айседора и Есенин целовались и чокались с гостями. Оба были трезвы, веселы и пребывали в возбужденно-радостном настроении. Айседора была обворожительна и красива, как никогда, и выглядела помолодевшей. Она встречала гостей в золотой газовой тунике, золотых туфельках и роскошной чалме с белоснежным пером. Есенин излучал счастье каждой клеточкой своего тела. Заметив Лику, Айседора тут же подлетела к ней и, не дав опомниться, отвела в спальню.
– Милый друг, забудем все! – воскликнула она, взяв девушку за руку.
Лика смущенно посмотрела в ее глаза и улыбнулась. Она внимательно обвела их обоих взглядом и решила не портить вечер – они были такие веселые: Дункан, казалось, была готова сейчас обнять весь мир. Сергей стоял рядом и лучезарно улыбался.
– Забудем! – тряхнула головой Лика. – Кто старое помянет, тому глаз вон!
– Ах, как прекрасно! – защебетала Дункан, вытаскивая откуда-то, словно фокусник, бутылку холодного шампанского, сплошь покрытую капельками. Сергей откупорил ее и разлил пенящееся вино по бокалам.
– За нашу дружбу! – провозгласила тост торжественная Айседора, и они, чокнувшись, выпили. Дункан вдруг стала беспокойно озираться по сторонам и, схватив один из своих многочисленных портретов, стоявших на туалетном столике, сказала:
– Это Вам, Лика. В знак моей дружбы и любви! Она взяла карандаш. Задумалась на секунду.
– Айседора Есенин! – выпалила она и захохотала. Ей казалось таким смешным это сочетание имен.
– Sergej, milyj, pomoch Isadora – произнесла она, вытянув губы как для поцелуя. Она помахала перед его глазами карандашом. Лика стояла в недоумении – до нее не доходил смысл просьбы Айседоры. Однако Сергей, ни минуты не колеблясь, взял руку Изадоры и стал водить ею по бумаге. Русскими буквами Айседора подписала свой портрет: «Есенина».
Удовлетворенно оглядев свою работу, она сказала:
– Michateino!
И с этими словами вручила портрет Лике.
Праздник, меж тем, продолжался. Гвалт стоял просто невообразимый. Айседора и Сергей то и дело смеялись и шутили. Дункан несколько раз кричала, что отныне ее будут звать только Есенина. Затем, чудовищно коверкая слова, произнесла: «Teper ja tolstij russkiy jena!», вызвав взрыв всеобщего хохота. Потом она взяла огромный красный шелковый шарф. Все притихли. «Я буду танцевать, товарищи!» – официальным тоном объявила Дункан, царственно вышагивая на середину комнаты.
Заиграл Шопен, и Айседора закружилась, запрокинув голову. Танцевала она в этот вечер долго и хорошо, как никогда. Шарф окутывал ее руки, как язык пламени. Она пыталась выразить в движениях всю свою страсть и любовь к Есенину. Сергей же стоял и бросал на нее из-за угла горячие удивленные взгляды. Он, не понимавший ее танцы, чувствовал ее запал и те эмоции, которые она передавала. Самозабвенно вскидывая руки, Айседора погрузилась в себя и, казалось, она здесь одна и не видит вокруг никого. Окончив, она замерла на месте и стояла недвижно несколько мгновений. Восторженная публика разразилась бешеными аплодисментами. Раскрасневшаяся танцовщица счастливо улыбалась и кланялась.
