Говоря словами одного из современников, постоянные смуты, тревожившие более двух столетий Францию, прекратились в правление Ришелье. Гизы, которые простирали руку к скипетру Генриха III, принцы Конде, занесшие ногу на первую ступень трона Генриха IV, Гастон, примеривший на своей голове корону Людовика XIII, обратились почти в ничто. Все, что вступало в борьбу с железной волей кардинала, разбивалось, как хрупкое стекло. В продолжение его правления беспрестанно составлялись заговоры против его жизни, в которых иногда участвовал сам король, но кардинал всегда торжествовал над своими врагами. Но вот что примечательно — все эти враги, над которыми он торжествовал, были не только его врагами, но и врагами королевства. Все эти вельможи, которых он истреблял, принцы крови, которых он изгонял, все эти незаконнорожденные дети королей, которых он заключал в тюрьму, призывали во Францию иноплеменников. Средства, с помощью которых кардинал боролся со своими врагами, были, конечно, коварны и жестоки, но зато результат был велик. Монтескье подвел итог его жизни, сказав, что кардинал Ришелье заставил своего государя играть вторую роль в своей монархии, но первую — в Европе; он унизил короля, но возвеличил его царствование; он укротил бунты так, что потомки тех, которые составляли Лигу, могли составить только Фронду.
Мощное единство страны казалось еще внушительнее в сопоставлении с бедствиями, постигшими соседние государства: восстания в Англии, а также в Испании и Португалии только подчеркивали спокойствие, которым наслаждалась Франция.
Шесть грозных армий, опиравшихся на свое победоносное оружие, служили оплотом королевству. Те, что были расположены на севере и действовали вкупе со Швецией, разгромили имперские войска. Те, что находились в Италии, принимали в Пьемонте ключи городов, защищенных принцем Тома, а те, что стояли вдоль Пиреней, сдерживали восставшую Каталонию и нетерпеливо взирали на город Перпиньян, который им не разрешали взять.
И вот теперь он был при последнем издыхании. Арман Жан дю Плесси, кардинал Ришелье умер 4 декабря 1642 года на пятьдесят восьмом году жизни в своем новом дворце в Нарбонне почти на глазах самого короля, который, казалось, ничему во все продолжение своего царствования не радовался так, как этой смерти. Перед кончиной кардинал попросил короля обратить внимание на людей, весьма способных и отлично сведущих в делах, а именно на Нойе, Шавиньи и кардинала Мазарини. Король выполнил его просьбу, и со временем первым министром Франции стал кардинал Мазарини. Очень скоро он вызвал к себе ту же ненависть, какую вызывал его предшественник. Но, главное, он продолжал прогрессивную политику Ришелье, и Франция могла быть благодарна судьбе еще за одного государственного деятеля, который все свои силы отдавал процветанию государства, не забывая, впрочем, — и здесь он мало отличался от Ришелье, — о своих собственных интересах.
Часть вторая
ЮНОСТЬ
(1643–1656)
Людовик XIII был несказанно рад смерти человека, который так много лет своей железной рукой лишал его свободы действий. Между прочим, король был неплохим музыкантом. Он попросил Мирона, своего казначея и по совместительству поэта, сочинить стихи на смерть кардинала.
Мирон отлично понял, какого рода стихи ждет от него король, и принес ему следующее рондо:
Его уж больше нет; убрался кардинал!
Конечно, дом его в нем много потерял;
Но многие от всей души возвеселились,
Что от него навек уже освободились.
Всю жизнь свою родство свое обогащал,
Он хищность, брак, обман на то употреблял,
Но время то прошло. Его уж больше нет.
Без страха быть в тюрьме пусть всякий рассуждает —
В свинцовом гробе тот уж крепко почивает,
Кто горестью других себя здесь утешал;
И бронзовый король, когда он проезжал
Чрез мост, как бы сказал, глядя на всех, в ответ;
«Я с вами радуюсь: его уж больше нет!»
А между тем пошатнулось здоровье самого короля. Казалось, умерший Ришелье, который всю жизнь господствовал над Людовиком, зовет его за собой в могилу.
3 апреля король встал с постели и пожелал погулять в галерее. Сувре, его первый камердинер, и адъютант Шаро вели его под руки, между тем как дежурный камер-лакей Дюбуа нес сзади стул, на который почти через каждые десять шагов король садился. Это была последняя прогулка Людовика XIII.
20 апреля он так плохо себя почувствовал, что в присутствии герцога Орлеанского, принца Конде и всех должностных лиц двора объявил королеву Анну регентшей. Королева стояла у кровати своего супруга и во время его речи не переставала плакать.
21-го числа король провел ночь еще хуже. Многие придворные приходили осведомиться о его здоровье, и когда Дюбуа, камер-лакей, по просьбе короля дал ему зеркало, тот взглянул на себя с некоторым ужасом и воскликнул: «Господи Боже мой, как я похудел!» Потом, протянув руку к Понти, сказал: «Посмотри, Понти, вот рука, державшая скипетр, вот рука короля Франции! Не правда ли, что ее можно назвать рукой самой смерти?»
В этот день состоялся обряд крещения дофина, имевшего от роду четыре с половиной года. Король просил, чтобы ему дали имя Людовик, и назначил ему крестным отцом и крестной матерью кардинала Мазарини и принцессу Шарлотту-Маргариту Монморанси, мать великого Конде. Церемония происходила в часовне старого Сен-Жерменского замка, в присутствии королевы. Юный принц облачился в великолепное одеяние, которое ему прислал в подарок папа Урбан. Когда после обряда крещения маленького дофина привели к королю, последний, несмотря на свою слабость, взял его на руки, посадил на свою постель и, как бы желая удостовериться, исполнено ли его желание, спросил малютку:
— Как зовут тебя, дитя мое?
— Людовик XIV, — отвечал бойко дофин.
— Нет еще, сын мой, нет еще, — сказал Людовик XIII. — Но молись Богу, чтобы это скорее случилось.
Через три недели Людовик XIII умер.
На смерть его, между прочим, была написана злая эпитафия, которая заканчивалась такими словами:
В нем было много доблестей лакейских,
Но королевских — ни одной.
На престол взошел Людовик XIV, которому шел пятый год. Регентшей при нем была его мать Анна Австрийская, но всеми делами в королевстве вершил ее любовник, первый министр, кардинал Мазарини.
Шарлю Перро было в то время четырнадцать с половиной лет. Пройдет время — и он будет представлен королю, чтобы долгих двадцать лет жить его жизнью…
