1926
Под равнодушный шепот
Старушечьей тоски
Ты будешь дома штопать
Дешевые носки.
И кошка пялит зенки
На ленточку косы,
И тикают на стенке
Жестяные часы.
И лампа керосином
Доверху налита.
По вечерам, по синим
Ушли твои лета.
И вянет новый веник,
Опять пусты леса,
Для матери и денег
Забытая краса.
А милый не дивится,
Уже давно одна.
Ты — старая девица
И замуж негодна.
Болят худые пальцы,
И дума об одном, —
Что вот седые зайцы
Гуляют под окном.
Постылые иголки,
А за стеной зовут,
Хохочут комсомолки,
Хохочут и живут.
И материнский шепот…
Уйти бы от тоски, —
Но снова будешь штопать
Дешевые носки.
1926
Ползали сумерки у колен,
И стали бескровными лица.
Я книгу знакомую взял на столе
И стал шелестеть страницей.
Придвинул стул,
Замолчал и сел,
И пепельницу поставил.
Я стал читать,
Как читают все,
Помахивая листами.
Но книга разбéгалась в голове,
И мысли другие реже.
… … … … … … …
И вот —
Насилуют и режут,
И исходит кровью человек.
Вот он мечется,
И вот он плачет,
Умирает, губы покривив,
И кому-то ничего не значит
Уходить запачканным в крови.
Отойдет от брошенного тела
Так задумчиво и не спеша
И, разглядывая, что он сделал,
Вытирает саблю о кушак.
Он теперь по-мертвому спокоен,
Даже радость где-то заперта.
Он стоит с разрубленной щекою,
С пеною кровавою у рта.
Но враги бросаются навстречу,
И трещат ружейные курки.
Защищаться не к чему
И нечем —
Сабля, выбитая из руки,
И не убивая, и не раня,
Все равно его не пощадят,
А подтаскивают на аркане
И прикручивают к лошадям.
Он умрет,
Как люди — не иначе,
И на грудь повиснет голова,
Чтобы мать, пригнутая казачка,
Говорила горькие слова.
И опять идут рубить и прыгать,
Задыхаться в собственной крови.
… … … … … … …
А Гоголь такой добродушный на вид,
И белая,
Мертвая книга[26].
1926
По ночам в нашей волости тихо,
Незнакомы полям голоса,
И по синему насту волчиха
Убегает в седые леса.
По полям, по лесам, по болотам
Мы поедем к родному селу.
Пахнет холодом, сеном и потом
Мой овчинный дорожный тулуп.
Скоро лошади в мыле и пене,
Старый дом, принесут до тебя.
Наша мать приготовит пельмени
И немного поплачет любя.
Голова от зимы поседела,
Молодая моя голова.
Но спешит с озорных посиделок
И в сенцах колобродит братва.
Вот и радость опять на пороге —
У гармошки и трели и звон;
Хорошо обжигает с дороги
Горьковатый первач-самогон.
Только мать поглядит огорченно,
Перекрестит меня у дверей.
Я пойду посмотреть на девчонок
И с одною уйду поскорей.
Синева…
И от края до края
По дорогам гуляет луна…
Эх ты, волость моя дорогая
И дорожная чашка вина!..
<1927>
От резных ворот
Через отчий сад
И поля, где пасутся закаты,
Я пошел вперед,
Не взглянув назад —
На соломой покрытые хаты.
А когда ушел,
Знать, попутал бес, —
Ничего не вижу я,
кроме,
Что за лесом дол,
А за долом лес
И в лесу притаился домик.
Тих
и невелик,
Словно птичий шаг,
Он запрятал себя, беспокоясь.
Ив
и повилик
Вышитый кушак
Для соснового домика — пояс.
Есть хозяйка в нем, —
Будто с девьих плеч
Сарафан на березу надели…
Помнит хмурый дом:
Семь веселых встреч
Проходило в лесу на неделе.
Но за часом — час,
А за днем еще
(И у времени много прыти)
Старый день угас
И румянец щек,
Умирая, на памяти вытер.
Только тихий дом
Мне в стихи залез.
Ничего не пишу я,
кроме,
Что за лесом — дол,
А за долом — лес
И в лесу — удивительный домик.
<1927>
Айда, голубарь[27],
пошевеливай, трогай,
Бродяга, — мой конь вороной!
Все люди —
как люди,
поедут дорогой,
А мы пронесем стороной.
Чтобы мать не любить
и красавицу тоже,
Мы, нашу судьбу не кляня,
Себя понесем,
словно нету дороже
На свете меня и коня.
Зеленые звезды,
любимое небо!
Озера, леса, хутора!
Не я ли у вас
будто был и не был
Вчера и позавчера.
Не я ли прошел —
не берег, не лелеял?
Не я ли махнул рукой
На то, что зари не нашел алее?
На то, что девчат не нашел милее?
И волости — вот такой?
А нынче почудилось:
конь, бездорожье,
Бревенчатый дом на реку, —
И нет ничего,
и не сыщешь дороже
Такому, как я, — дураку…
1927
