Ему принесли кофе как раз в тот момент, когда я сумел вклиниться в его болтовню и задать вопрос. Прошлой зимой в Париже мне довелось хорошо узнать этого умного, прекрасно выглядевшего отпрыска старой австрийской семьи. Фредди руководил промышленным концерном, участвовашим в германской программе вооружений, и вскоре после того, как мы познакомились, пришел ко мне с довольно деликатной проблемой. Он попросил у меня протекцию для красивой юной француженки, представительницы одного из известнейших герцогских родов Франции. Случайно ему стало известно, что она помогает другу ее семьи, капитану французского Генштаба, служившему в английской разведке, а Фредди знал, что шпионская группа капитана уже попала под наблюдение абвера.
Как поступать при таких обстоятельствах? Я решил, что для двадцатилетней девушки, которая случайно стала помощницей опытного шпиона, арест ее друга и его группы послужит достаточным предупреждением. Я полагал, что, вероятно, уломаю непосредственное начальство и после этого отпущу ее, но такой шаг мог оказаться фатальным, если о моей услужливости станет известно во враждебных кругах. К счастью, этот случай не привлек излишнего внимания, и несколько месяцев спустя Фредди, который в результате аннексии Австрии успел стать немецким подданным, женился на своей белокурой голубоглазой «маргаритке». Они были самой счастливой, самой красивой и элегантной парой во всем Париже.
Фредди, как обычно, болтал оживленно, без перерывов. Он знал сотни людей во всех столицах и держав оси, и союзников, часто путешествовал, многое видел и слышал. Во время обеда и вплоть до посадки в спальный вагон, идущий в Гаагу, я выслушивал его рассказы, проливавшие яркий свет на мрачную панораму военной поры. Фредди хорошо знал англосаксонские страны и их промышленность, так как провел там много времени.
– Берегите желудок, доктор, – сказал он при расставании. – Раз Гитлер объявил войну Америке, вскоре мы будем кормиться суррогатами, а непоколебимая вера – неважная замена для соды.
Он стоял на перроне. Свет из вагона отблескивал в его темных живых глазах, золотил гладкие черные волосы.
– Пока, Фредди! Увидимся в Париже!
Поезд тронулся с места.
В Шаубурге умолкли последние ноты «Баттерфляй», сменившись бурными аплодисментами; превосходным артистам из Берлинской оперы пришлось несколько раз выходить на поклон.
Я медленно возвращался в Схевенинген сквозь холодную, звездную ночь. Охваченный нервозностью и тревогой, я не мог избавиться от назойливого мотива «желания», стучавшего у меня в голове: · · · – · · · – · · · – V, · · · – Vertrauen, Verrat, Verbindung?[4] Связи через Северное море – их предстояло наладить мне. На Тирпицуфер в Берлине считали, что я должен заняться этим в первую очередь: найти способ молниеносной связи, отправлять короткие, энергичные, стремительные, как брызги воды, радиосообщения, которые станут челноком, сплетающим секретные, невидимые нити в паутину, чтобы уловить в нее зловещие планы, которые готовятся за морем, на острове, против вермахта.
После полудня я подробно доложил оберсту Хофвальду о поездке в Берлин. Мы честно и откровенно обсудили положение абвера на Западе, которое с июня 1941 года стало еще более угрожающим. После нападения на Россию сторонники Советов в Западной Европе, ранее застывшие в выжидании, активизировались. Служба радиоперехвата абвера и отделы пеленгации с августа слушали переговоры сети русских радиостанций, причем каждый месяц во Франции, Бельгии и Голландии как грибы после дождя появлялись новые передатчики. В начале ноября были четко выявлены коротковолновые агентурные связи между Амстердамом и Москвой и началась их пеленгация. Коммунисты в Париже, Брюсселе и Амстердаме, очевидно, не теряли времени после подписания Договора о дружбе 1939 года. За этой широкой деятельностью, начавшейся летом, явно стояла хорошо оснащенная, хорошо подготовленная и очень опытная организация.
Однако это была лишь одна сторона чрезвычайно серьезной угрозы. Гораздо больше нас тревожила вероятность того, что группировки фанатичных идеалистов, ранее державшие себя в руках, теперь нашли дорогу к штабу союзной разведки в Лондоне, благодаря чему могли спокойно присоединиться к группам сопротивления на оккупированных территориях, которые в плане идеологии ориентировались на Великобританию. Эти динамичные революционные силы, взращиваемые «на том берегу» врагом, который тщательно тренировал их и возглавлял, без всяких угрызений совести вели войну у нас в тылу всеми вообразимыми средствами. Резкое увеличение тайных радиопереговоров между Лондоном и оккупированными и неоккупированными частями Франции служило признаком, который не следовало игнорировать! Какое место в этих планах отведено Голландии?
Я изложил Хофвальду требования Берлина. То, что вермахту необходимо положить конец этой невидимой и опасной вражеской деятельности, очевидно, дошло до ответственных властей, не связанных со штабами абвера и его службой радиоперехвата. Серьезность ситуации, похоже, вынудила людей Гиммлера довести до сведения начальников полиции в оккупированных странах, что они должны на время забыть свои разногласия и соперничество с абвером вермахта. Если это требование будет выполняться на низовых уровнях, то у нас появились бы куда более радужные перспективы на ответную игру с захваченными радиопередатчиками.
В офицерском собрании абвера еще горел свет. Хофвальд и Вурр расположились в креслах перед очагом. Их головы, четко выделявшиеся в свете обычной лампочки, повернулись к двери, когда я вошел в полуосвещенную комнату. Мы обменялись рукопожатиями, и Хофвальд налил третий бокал «Кордон руж» из бутылки, стоявшей рядом с ним в ведерке со льдом, когда я пододвинул кресло поближе к приятному теплу. Офицерское собрание было любимым детищем Хофвальда, который умел быть превосходным хозяином, когда на него накатывало настроение.
– Господин оберет, вам напоминал о себе генерал Швабедиссен, – сказал я. – Он сидел с фон Мюллером и Янсеном в соседней со мной ложе. Я от вашего имени поблагодарил его за билеты, присланные нам из штаба Верховного командования. Представление оказалась первоклассным, а Миренхольц с ее чудным голосом была великолепна в роли Баттерфляй. Зейсс родом из Вены и питает слабость к музыке и театру. Как было бы славно, если бы он занимался только этими вещами! В ложе рейхскомиссара находилось двое неизвестных мне людей, а в соседней ложе, между прочим, сидели мадам и мадемуазель П. собственными персонами. В антракте можно было заметить, что двух этих красивых женщин не окружает обычная свита. Неужели они вышли из милости при дворе?
