Мимо проплыл какой-то пузатый буксир. Мелькнул зеленоватый бортовый огонь и тотчас снова потух между черными валами моря.
- На румбе? - раздался громкий голос Митрофанова с ходового мостика.
Не слышно было, что ответил рулевой, но помощник капитана снова крикнул:
- Держать точно на румбе!
- Подлец этот Митрофанов, но как уверенно, четко командует: "Держать точно на румбе!" Вот и я так себе представляю, Митяй. Жизнь наша - это бурное море. Море грозное и суровое. Все зависит лишь от тех команд, какие я могу применять, по каким румбам буду прокладывать свой курс...
- Вот с этим я согласен, - заговорил Старчук. - Но поведение твое вчера на баке показало, что судно под названием "Я" ходит отнюдь не по твоей воле. В два счета можешь оказаться на таком "румбе", что угодишь прямо... в жандармерию!
Анатолий подставил свое лицо ветру, жадно глотал прохладу. Ему хотелось говорить громко, гневно, но он говорил тихо, временами переходя почти на шепот. - Дорогой Митяй, ты должен понять, почему я так поступаю. Всю мою юность преследует жандармерия! А за что? За правду! Я хочу шагать вперед смело, разбивая все преграды на пути! А мне приходится прятаться. Если бы ты знал, как мне нужно быть сейчас особенно осторожным! Тогда ты еще сильнее ругал бы меня за мое вчерашнее... на баке. Как другу, скажу тебе... Да что говорить. На вот, почитай лучше.
Железняков протянул Старчуку толстую тетрадь в коленкоровом переплете, на первой странице которой было написано: "Памятная тетрадь"{3}.
- Спасибо за доверие. Постараюсь разобраться в твоих записях...
- Спрячь тетрадь получше, а то, как говорят, не ровен час... - сказал Анатолий. - Между прочим, в этой тетради есть такая запись: "Поступок, совершенный 12 июня, сразу сделал переворот в моей жизни".
- О каком поступке ты пишешь? - насторожился Старчук.
- В этот день, Дмитрий, я сбежал с учебного судна в Кронштадте. Со дня на день я ждал ареста за революционную пропаганду среди матросов. Характер подвел. Нагрубил командиру корабля.
- Так ты дезертир... Скажи честно, какие планы у тебя?
- Сейчас думаю только о том, как бы добраться до Ризе или Трапезунда.,. А там никакая сила меня не задержит. Махну в Персию. Оттуда к океану. Проберусь на китоловные или котиковые промыслы. Избавлюсь от виселицы...
- Короче говоря, решил бежать на Аляску?
В темноте под рострами что-то упало. Друзья насторожились.
Но кругом только шумело море и продолжало яростно хлестать транспорт.
- Да, я решил это твердо, - ответил Железняков.
- Нет, браток, не на тот "румб" положил ты свое судно. Опомнись. А пока пошли спать.
Митрофанов прикрыл плотней двери каюты и сказал Коновалову:
- Говори, я слушаю.
- Вот так и было дело, господин Митрофанов. Увидел я, что нет их в кубрике...
- Дальше, дальше, не тяни! - нетерпеливо перебил боцмана помощник капитана.
- Забрался я под ростры подальше, чтобы ветром меньше пронизывало. Лежу... Ветер мешал. Только и разобрал я, как Викторский сказал Старчуку: "Я убегу. Лишь бы добраться до Ризе или Трапезунда. А там меня только и видели..."
- Не во сне ли ты это видел? - недоверчиво переспросил Митрофанов Коновалова.
Перекрестившись, Коновалов быстро проговорил:
- Вот видит Николай-чудотворец морской, что не вру, господин Митрофанов, клянусь, не вру. Похоже, что он убил кого...
- Хорошо, иди, - пренебрежительно махнул рукой Митрофанов.
Оставшись один, помощник капитана подумал: "Да, Викторский, ты, пожалуй, способен убежать... Но из наших рук ты не ускользнешь никуда... В Новороссийске или в Одессе пусть прощупают тебя в полиции..."
Отстояв вахту и вернувшись к себе в кубрик, Старчук вместо того, чтобы лечь спать, немедленно приступил к чтению "Памятной тетради". Он хотел поскорее ознакомиться с тем, что в ней написано.
Первая запись начиналась словами: "Кто посягает на свободу человека, достоин позора и смерти.
Вплоть до минуты, когда я буду не в состоянии писать, до тех пор не будет белых страниц.
Жизнь скитальца полна треволнений, лишений и суровых переживаний, но прекрасна дикой свободой и вольным взмахом желаний.
Если в жизни случится,
Что горе с нуждой,
Как гроза, над тобой пронесется,
Не робей! И смело вступай с ними в бой,
И приветливо жизнь улыбнется...
Чем трудней и опасней борьба,
Тем приятней и слаще победа".
Старчук перевернул следующую страницу. "Новороссийск. 1916 год. Август.
...Эту памятку я завел для того, чтобы когда все пройдет и когда я буду "там", то буду вспоминать все, что заставляло перечувствовать глубоко те решительные моменты, которые оставят неизгладимый след в моей жизни. То, что пережил я, теперь для меня лишь сон, длинный, мрачный, ужасный, болезненный, кошмарный. Свобода, воля труда и работа, хотя и до полного изнеможения... Поступок, совершенный мной 12 июня, сразу сделал переворот в моей жизни...
Решительность, смелость!
12 августа. Вечер.
Снялись из Новороссийска. Идем не то в Батум, не то в Трапезунд. Держусь каждую минуту в полной готовности. Много еще испытаний на пути, но они ничуть меня не пугают и не тревожат.
Хорошо жить и бороться! Хорошо умирать, защищая свою независимость. Верю, что я не пройду по жизни маленьким человечком с маленькими волнениями и тревогами.
Мои коллеги - все почти ровесники, славные добродушные парни, хотя у них не то принято за истинную цель, что надо. Я знаю, что никто из них не пойдет вразрез другому, все тесным кольцом будут отстаивать свои права. Но между ними нет человека с волей; а каждый взять инициативу в свои руки не может и не в состоянии...
Тихо, все спят. Иду на вахту".
Далее в дневнике описывались знакомые Дмитрию матросские будни. Но он читал жадно. Его захватила острая мысль друга, поразила наблюдательность. "23 августа. Рейд Гагры.
Высокие крутые горы покрыты мягкой бархатной зеленью южных горных лесов; там, на их склонах, белыми красивыми пятнами выступают виллы и дачи буржуа. Тихо и хорошо для утомленных. Жаль, все это приобретается на деньги. С берега сообщают, что 108-й{4} близ Батума потоплен подводной лодкой, миной и артиллерийским огнем. Есть раненые и убитые...
24 августа. Рейд Сухум.
Пока до Сухума шли благополучно.
25 августа. Ночь, 11 часов. Порт Батум.
Стоим. Груз до Трапезунда. Там простоим довольно долго...
Поскорее бы только исчезнуть из границ нашего приятного отечества! Поздно, пора спать...
26 августа. Вечер.
Сегодня на "Принцессе" поистине Содом и Гоморра. Сено, повозки, и в довершение всего на палубы погрузили верблюдов. Пройти в кубрик нет возможности. Лежим на рострах. Снялись с якоря в шесть часов. На юте полно офицеров и сестер милосердия. Идет попойка. Обидно, стыдно и больно за то, что видишь. Все то, что должно быть свято, что должно произноситься с глубоким уважением, - все это попрано, загрязнено ногами, топчется со смехом в грязи и слякоти нашей жизни... На палубу приняты были больные солдаты. Спят вповалку, где и как попало. Идут две сестры милосердия, одна несет бутылку из-под вина, другая одета в сапоги изящного образца, с нею морской офицер.
