Голодные, обнищавшие массы города и деревни хотели одного — хлеба и спасения от грабителей-спекулянтов. Буржуазия требовала сильной власти и уповала на железную руку Бонапарта. А роялисты продолжали втайне рассчитывать, что новый правитель, удушив республику, расчистит путь для возвращения Бурбонов.
Все с надеждой обращали взоры к Бонапарту. «Молодежь, в восторге от славы молодого консула, готова была выполнять его намерения и не думала даже спрашивать, каковы они», — вспоминал потом Беранже.
Девятнадцатилетний Пьер Жан, как ему казалось, «вместе со всей нацией» рукоплескал государственному перевороту. «Наконец-то Франция поднимется, выбравшись из той бездны, в которую ввергла ее Директория», — надеялся он.
В первые месяцы после переворота Беранже подумывал: не уехать ли в Египет, где оставались части французской армии? Уж очень туго ему приходилось, совсем обносился, изголодался. Может быть, в чужом краю удастся стать на ноги? Но не поехал, не смог поставить крест на всех надеждах, мечтах, планах, отказаться от занятий поэзией, в которых видел смысл жизни. И все осталось по-прежнему — читальня, мансарда, урчащий от голода желудок, головные боли и непрестанный ежедневный подвиг труда, воли, напряжения всех духовных и физических сил.
* * *
Как-то в зимние сумерки Беранже зашел погреться к отцу (он теперь редко заглядывал туда) и встретил в его доме графа де Бурмона и еще двухтрех роялистов, знакомых ему со времен работы в меняльной конторе. Они сидели у камина и о чем-то спорили приглушенными голосами. «Неужели снова конспирируют и втягивают в свои заговоры отца?» — подумал Пьер Жан.
С его появлением разговор затих; по лицам собравшихся было видно, что единодушия среди них нет. Все недовольно косились на графа де Бурмона, который вскоре откланялся.
Через несколько дней, 3 нивоза (24 декабря 1800 года), Пьер Жан шел вечером по улице Сент-Никез в читальню. Мимо него промчалась закрытая карета. Он нагнулся, чтобы счистить с подола брызги, как вдруг раздался грохот, улица впереди вздыбилась, и резкий порыв откуда-то налетевшего вихря отбросил Беранже, сбив его с ног. Когда он вскочил, дым уже рассеялся. На мостовой в нескольких шагах от него лежали тела убитых и раненых. Если б он вышел на несколько секунд раньше или шел немного быстрее, он тоже лежал бы здесь, стал бы одной из жертв неудачного покушения заговорщиков на жизнь Бонапарта.
Да, в карете, проехавшей мимо Беранже за десять секунд до взрыва адской машины, сидел первый консул. Карету повредило, но она не остановилась. Кучер, нахлестывая лошадей, домчал своего седока до здания Оперы, и Бонапарт с непроницаемым лицом направился в ложу.
В тот же вечер полицейские ищейки стали рыскать по Парижу в поисках виновников покушения. Бонапарт подозревал якобинцев. Их одного за другим бросали в тюрьму по списку, составленному министром полиции Фуше. И даже когда выяснилось, что покушение было организовано роялистами, заключенных якобинцев не освободили; без всякой вины и без всякого суда их отправили на каторгу или в ссылку в Гвиану, откуда редко кто возвращался назад.
Роялисты пострадали меньше. Казнили лишь непосредственных виновников — Карбона и Сен-Режана, а граф де Бурмон уцелел. Беранже де Мерси не был в числе заговорщиков, но, по-видимому, был осведомлен об их планах. Полиция взяла под наблюдение квартиру бывшего «роялистского банкира».
— Да, если по богатству банкира можно судить о богатстве партии, — говорил Беранже, — то банкротство ее неминуемо.
* * *
Он сидит у окна и обдумывает план пасторальной поэмы. Осторожный стук в дверь нарушает тишину. Кто это? Может быть, тетушка Жари? Она иногда заглядывает к нему вечерком, справляется по поводу розысков сына Поля: Беранже помогает ей вести их. А может быть, кто-нибудь из друзей?
Нет, перед ним молодая девушка; по близорукости и от неожиданности он не сразу узнает ее.
— Ха-ха-ха! Не ждал? Ну что ж, принимай гостью!
Она развязывает ленты шляпки, сбрасывает накидку, быстрым взглядом окидывая его чердачок. Круглое лицо ее разрумянилось, кудряшки задорно взбиты, глаза так и мечут искры.
Это Аделаида Парой, его кузина из Перонны. Она старше Беранже на два года и раньше всегда казалась ему взрослой и недосягаемой. Недавно она приехала в Париж, чтоб устроить здесь свою судьбу, и нанялась продавщицей в лавку. Пьер Жан уже не раз встречался с ней в читальне, куда Аделаида заходила поболтать с ним. Живая, кокетливая, она не прочь испробовать на маленьком кузене свои чары. О чем-нибудь серьезном она едва ли помышляет. Можно ли связывать свою судьбу с таким бедняком? Да и собой он неказист и здоровье никуда. Отец его, глядя на тощую фигуру сына, покачивает головой: «Не жилец ты на этом свете». А он только улыбается в ответ. Несмотря на болезни и нужду, Пьер Жан никому не докучает жалобами, всегда весел и остроумен. Может быть, это и привлекло к нему хорошенькую кузину.
Она усаживается на шаткий стул и перебирает листки рукописи.
— Стихи? Наверно, про любовь?
Ну что ж, по этому вопросу она могла бы дать неплохие советы. Они ему пригодятся, не правда ли? Он краснеет. Она смеется. Потом они смеются оба. На прощанье он с удовольствием целует ее руку. Какая она мягкая, душистая!
И это не в последний раз. Аделаида навещает его еще и еще. Визиты ее затягиваются… Любят ли они друг друга? Едва ли. То, что их связывает, во всяком случае, не похоже на ту большую любовь, о которой Беранже знает по книгам и рассказам.
И дружбы между ними нет. Ей далеки его мечты и планы. Она только удивляется, почему он не поищет работы повыгоднее, чем кропанье стишков, которых никто не печатает. Беранже-отец ей гораздо понятнее и ближе, чем этот чудак, нищий поэт.
Связь их порвалась бы безболезненно для обоих, но дело осложнилось. Аделаида ждет ребенка. Она прекрасно понимает, что в теперешнем его положении Пьер Жан никак не годится на роль главы семьи. Себя и то едва может прокормить. К тому же его в любую минуту могут взять в солдаты.
В январе 1802 года Аделаида родила сына. Его назвали Фюрси Парон. Она не собиралась с ним нянчиться и с благословения Беранже-старшего, который взял под покровительство хорошенькую племянницу и обещал вносить плату за ребенка, отдала новорожденного в деревню кормилице, а сама поселилась у дядюшки в качестве его домоправительницы. Визиты ее на чердачок к кузену прекратились. Отчуждение между ними постепенно превращалось у Аделаиды в глухую вражду к Беранже. Он чувствовал это и стал еще реже наведываться к отцу. Тяготило его и то, что он у отца в долгу и неизвестно, когда сможет расплатиться с ним.
