Алексей Кочетков - Внутренний фронт

И еще о том, что зимнее наступление Красной армии (сейчас оно все же на исходе) – большая военная и политическая победа, но еще не окончательная. Летом можно ожидать новой попытки гитлеровцев занять Москву.

И здесь мы резко расходимся во мнениях. Фридрих считает, что солдаты еще пойдут. Потому что «послушание трупов[41]», врожденная дисциплина и чинопочитание, вдолбленное нацистами, привычка ходить строем в маршевом ритме, и пока еще успехи.

А я начинаю злиться, мой интернационализм дает трещину. Мне начинает казаться, что Фридрих – немец и только немец. Один из тех, кто разоряет, грабит мою страну, убивает, расстреливает, вешает, и что никакого антифашистского движения в Германии нет, не было и быть не может.

И я говорю колкости, и мы обиженно умолкаем, прислушиваясь к обычному шуму и грохоту завода.

А Фридрих, возможно, думает, что вот так, на старости лет приходится без признания и без результатов стоять на своем и гибнуть порознь и в одиночку.

И может быть о том, что вот молодой приезжий партиец Алекс без году неделя в рабочем движении, и он сомневается в искренности, твердости немецких антифашистов.

Но Фридрих выше мелких обид. Чтобы подбодрить меня, он рассказывает, какой эффект произвели листовки, которые советские летчики разбросали над Ростоком, и что на памятнике Вильгельму Первому перед Берлинским замком в Люстгартене кто-то вывел мелом: «Спустись вниз, благородный всадник, потому что ефрейтор (чин Гитлера во время Первой мировой войны) ни на что не годен» (дер гефрайте кан нихт вайтер).

В заключение беседы Фридрих приглашает меня в театр.

«Rote Fahne», 26/27 февраля 1933 г., стр. 1.*27

«Иннере Фронт», № 15, август 1942 г.

Оборудование подпольной типографии.*28

Томас Баккер. Работает упаковщиком в отделе Vlp. Родился 18 февраля 1916 г. в г. Хилверсум. Национальность: Голландия. Передан в гестапо 12 декабря 1941 г. за распространение подстрекательских листовок.*29

Герберт Грассе.

Отто и Хедвиг Дитрих, Герберт Грассе.*30

Софи и Джон Зиг.

Харро и Либертас Шульце-Бойзен.

Евгений Нейтерт. Эрика фон Брокдорф. Роберт Уриг.*31

Главное управление имперской безопасности.*32

Берлинский замок (почтовая открытка, 1930 г.).

Памятник Вильгельму Первому (почтовая открытка, 1900 г.).

Тревога прошла, и я снова вижусь с Отто. Украдкой, ненадолго, со всеми предосторожностями и каждый раз в новом, только нам известном месте, у виадука между станциями Шеневайде и Адлерсгоф, в Трептовер-парке, в лесу у Грюнау, на станции Варшауерштрассе.

По-прежнему, чуть-чуть приоткрывая рот, упруго шагая, делится он со мной информацией, строит планы. Но о вынужденной отсидке, об арестах друзей молчит.

Однажды объясняет понятие «Внутренний фронт». Незримый, условный фронт. Он есть во всех оккупированных странах, везде, где еще дышит хоть один антифашист, в застенках гестапо, лагерях и тюрьмах. Везде, где идет бой, разрозненные схватки.

«Внутренний фронт» (Иннере Фронт) – «ИФ» – это одновременно и название газеты нашей группы – «боевого листка за новую свободную Германию». Она издается с осени сорок первого (а может быть, только с весны сорок второго). Вместо прежней, давно уже не выходящей «Нойкёльнер штурмфане» (из-за арестов). Наш «ИФ» печатается на новом, более производительном множительном аппарате типа «ротари». Получение его, перенос через город в летний домик брата Отто – Макса Грабовски – целая эпопея.

ОБВИНЯЕМЫЙ НЕЙТЕРТ ПОЛУЧИЛ МНОЖИТЕЛЬНЫЙ АППАРАТ ОТ… КОППИ… И ПЕРЕДАЛ ЕГО ГРАССЕ

Герберт дотащил тяжеленный аппарат до домика Макса в тихом поселке Рудов.

В ХОДЕ СЛЕДСТВИЯ ОСТАЛОСЬ НЕВЫЯСНЕННЫМ, ГДЕ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ НАХОДИТСЯ ЭТОТ АППАРАТ…

Рассказываю о первой встрече с советскими военнопленными на станции Трептовер-парк.

Вышел из электрички, вдруг дробный грохот деревянных колодок по плиткам дебаркадера. Оглянулся – толпа людей. Все темные, заросшие, высохшие. Подумал – югославы. Потом разглядел – наши. Знак «СУ» (Зовьет Унион) на полосатых куртках. Не люди, а скелеты. Кожа да кости. Все стариками выглядят.

Какое беззаконие, – возмущается Отто и рассказывает о происшедшем на заводе «Хенкель». Пригнали туда первую партию военнопленных – строить самолеты. Те отказываются, есть, мол, международная конвенция. Тогда им срезают паек. Какое там срезают – просто не кормят! А в заводской столовой каждый день накрывают столы – на всех. Пожалуйста, мол. Долго отказывались. Потом несколько человек все же вышли. Работать. Съели свои порции в столовой, вернулись в лагерь, а ночью всех их свои же передушили. Тогда лагерь выстраивают и… каждого десятого… тут же, перед строем. Сопротивление сломлено.

Со слов Джона Зига рассказывает о другом зверстве нацистов. В Берлин пригнали эшелон солдат вермахта. Они взбунтовались там, на Восточном фронте. Не хотели больше воевать против русских, требовали демобилизации. На какой-то берлинской пригородной станции их выгрузили, построили вдоль вагонов… и всех покосили из пулеметов…

Прощаясь, Отто передает мне толстый пакет с «ИФ» («Иннере Фронт») – пахнущие типографской краской, скрепленные по углам листочки ротаторной бумаги. Прячу пакет под рубашку, перетягиваю ремень брюк и ухожу. Если позволяет время, сразу же развожу газету, но чаще привожу домой, в Шпиндлерсфельд.

Домой надо вовремя являться, надо строго рассчитывать каждый свой шаг. Колония – поселок небольших домиков, не так многолюдна, чтобы не заметить из-за ограды садика: вот переоделся после работы и вышел за калитку молодой иностранец. Куда направляется? Наверно, отоваривать карточки в Адлерсгоф. Правильно поступает, сегодня выдают яйца.

Можно молодому и в Берлин съездить, после получки особенно.

– Куда собрался? К веселым вдовушкам?

На широком медно-красном лице крановщика, у которого я снимаю прикухонную комнатку, любопытство и сочувствие.

– К ним, конечно, или на Алекс (Александерплац).

Я часто помогаю хозяину в огородике, и у нас хорошие отношения. Он ни о чем не спрашивает и ничего не говорит. Только раз, не знаю для чего, повел к сарайчику и показал топор: «Из России! Еще с той войны». Повертел его и положил.