Сон в ту ночь оказался сильнее голода, и потому я вскоре заснул снова. Проснулся, как всегда, на рассвете, начал быстро собираться, чтобы сразу идти в пекарню, если не с бойцами, то одному. Даже лучше бы одному! И просить там кладовщика, а если надо будет, то и начальника пекарни, а то и еще кого-нибудь повыше... Просить от всей души, от сердца... Не отступать, пока не выпросишь, не вымолишь... Чего? Да всего того же, главного, что лежит на совести, что гнетет душу, омрачает, затемняет жизнь, - три буханки хлеба!
Протянул руку под лавку, чтобы взять свои сапоги, и снова нащупал мягкую шерсть телочки. Она не шевельнулась от моего прикосновения, наверно, спала, нажевавшись за ночь.
Писари тоже встали, молодой почему-то стал интересоваться, как я собираюсь и ищу под лавкой свои сапоги. А сегодня так и не под лавкой, а под теленком - писарь, наверно, знал об этом. Вытащил я свой сапог из-под теленка и еще не успел разглядеть его, как услышал громкий хохот молодого писаря.
- Чего ты? - удивленно спросил у него пожилой писарь, протирая очки. Сон смешной приснился?
- Не сон, а вон, - кивнул молодой на мой сапог, - теленку тоже жвачки не хватает!
Этот гладколицый самодовольный нестроевик хохотал во все горло, а у меня слезы на глаза набежали, когда увидел, что теленок сжевал голенище моего сапога. Да так сжевал, что за это место и взяться было нельзя развалилась кожа. Неужели и второй сапог такой? Вытащил, оглядел под несмолкаемый хохот писаря. Нет, другой сапог целый. Хватило теленку и одного голенища. Но мало радости: в одном сапоге не выйдешь!
- Замолчи ты! - крикнул на своего младшего напарника пожилой писарь. Совести у тебя нет. У человека горе, а ты!..
- Какое тут горе! - вдруг поджав губы, отчего лицо сразу стало злым, огрызнулся молодой писарь. - Вон без хлеба люди, так это горе! А тут... Подумаешь!.. Сапог теленок сжевал!.. Не съел же!
Пожилой писарь надел очки, подошел ко мне, взял в руки испорченный сапог и поднес к окну, которое уже заметно побелело и начало освещать писарский стол, заваленный разными папками и бумагами.
- Такого сапога теперь, пожалуй, нигде не найдешь, - уверенно сказал он, оглядев обувь и пощупав пальцами кожу. - Из дома еще, или как?
- В кавалерии выдали, - уточнил я.
- В кавалерии? - переспросил пожилой писарь. - Вы служили в кавалерии? Когда? До войны?
Я кивнул головой.
- О, там хорошо одевали, хорошо! Когда-то и брюки хромом обшивали.
Подошла хозяйка и тоже взяла в руки изжеванный сапог. Сморщилась горько, чуть не сквозь слезы заговорила, поглядывая под лавку, где лежал теленок:
- Ну кто мог подумать?.. Черт его надоумил... Разве я не кормлю его, не пою?.. Все же ночи там спал, под кроватью...
Хозяйка очень жалела своего теленка, но видно было, что теперь злилась на него и, наверно, побила бы, если бы он был хоть немного побольше. Меня тоже разбирала злость на эту бестолковую животину, но сдерживался из уважения к хозяйке, да и ничего же не сделаешь с глупым телком: разве он умышленно хотел нанести мне такой вред?
Между тем теленок будто чувствовал, что про него недобро говорят, вылез из-под лавки, стал напротив меня, широко расставив все четыре ноги, и глядел мне в лицо ласково и жалостливо. Ну как скажешь про него хоть одно плохое слово! Глядел на меня теленок и глядел молодой писарь. Он почему-то перестал хохотать: может, замечание пожилого напарника подействовало, а может, задело мозги и то, что я все-таки кавалерист и в противоположность ему, ограниченно годному, являюсь строевым командиром, хоть и после ранения. Для него это недостижимо. Невольно глянул я в его глаза, устремленные на меня, и в телячьи. И до волнения обожгла меня мысль, что в телячьих глазах больше искренности и доброты.
На улице было уже совсем светло, когда я вышел за ворота штабной хаты. С горечью поглядел на изжеванное голенище своего сапога. Оно уже не могло так гладко и плотно облегать ногу, как облегало раньше. Оно, правое, стало даже короче левого, потому что все сморщилось и осело.
Мне надо было срочно увидеть командира роты или хотя бы старшину, чтобы доложить им, что необходимо сейчас же идти в пекарню. Перед глазами докучливо вставал долговязый худой кладовщик, который всех своих клиентов называет на "ты", даже старших по званию. У него надо будет клянчить, просить... А что поделаешь?.. Где иначе достанешь хлеб?.. У кого?.. За что?.. Какой ценой? На все пошел бы, если бы зависело от самого!.. От собственного старания, домогания, даже подвига!.. Но хлеб есть только у долговязого кладовщика.
Снова, как и ночью, мне почудился запах свежего хлеба, снова все мое существо одолела забота о хлебе. И не для того, чтобы самому хоть попробовать его, так как уже забывался вкус хлеба, а чтобы сполна рассчитаться с теми, кому недодал на паек, снять свою вину перед ними. Рассчитаться и остаться чистым перед людьми... Смело глядеть каждому в глаза...
Из какого-то двора вдруг выскочила собака и пробежала по улице почти возле моих ног. Я отчетливо увидел, что у нее в зубах подгорелая корка хлеба, и по какому-то бессознательному рефлексу кинулся за ней. Собака помчалась наутек, а я, должно быть, долго бежал бы следом, если бы не встретился командир роты.
- Куда ты, Чаротный? Что с тобою?
- У нее хлеб! - механически промолвил я, останавливаясь. - Большая хлебная корка!..
Комроты подошел, молча подал руку:
- Голодаешь?.. Вижу, знаю... Себя моришь... И не виноват, тоже знаю!.. Так это я... А со всеми остальными как быть? Голова кругом идет...
Я доложил командиру о своем намерении сейчас же идти в пекарню, чтобы сегодня же погасить недостачу хлеба. Доложил также, что оставил у писаря рапорт о срочном направлении на фронт.
- С маршевой ротой? - переспросил Сухомятка.
- Да, с маршевой!
- Завтра приезжает представитель с Курской дуги, - безразлично глядя в землю, сообщил командир. - Из гвардейской дивизии. Но я тебя не включаю. Ты еще тут нужен.
- Прошу включить!
- Ты все обдумал?
- Все!
- Что-то я не помню, чтобы кто-либо просился туда добровольно.
- Если я первый, то тем лучше!
Сухомятка замолчал, тихо повернулся и пошел к штабной хатке, показав мне рукою, чтоб я шел рядом. Пройдя немного, заговорил:
- В душе я понимаю тебя... Строевой командир, старший сержант... Не тут твое место... Тем более в эдакой роли снабженца.
- Хлебореза, - уточнил я.
- Ну, хотя бы и так, - согласился Сухомятка. - Тут моя вина!.. Не нашел тебе соответствующего места во вверенном мне подразделении. Не все учел, продумал... А тут еще старшина такой шалопутный!
Вдруг он оживился, схватил меня за плечи и повернул лицом к себе:
- Слушай! Давай, знаешь, что сделаем?! Я назначу тебя старшиной роты, а Заминалов будет помощником. Пусть он хоть оторвется от своей зазнобы да покрутится, повертится насчет доставки хлеба. Посмотрим, как получится у него?..
