В доме был полный беспорядок. Постель разбросана, стулья перевернуты, на полу валяются вещи, оконные стекла разбиты вдребезги. Днем хозяева сидели в бункере. За это время все в квартире было перевернуто, и только стол посреди комнаты странно выделялся своим праздничным убранством. Красноватое вино, стоявшее на столе в бокалах, вновь напоминало о еврейской крови, пролитой в ночь наступления праздника. Пасхальное сказание - Агада - читалось под аккомпанемент выстрелов и взрывов, раздававшихся всю ночь в гетто.
Временами комнату и лица сидящих за столом освещали отблески пламени, поднимавшегося из горевших вокруг домов.
Когда дошли до "шфох хаматха", раввин и вся его семья зарыдали. Это был плач обреченных, смирившихся как будто со смертью, но охваченных ужасом в момент ее приближения. В голосе раввина слышалась печаль о тех, кто не дожил до первого седера, и тихая мольба о том, чтобы Господь дал сидящим здесь дожить до второго седера.
Настроение то поднимается, то падает вместе с усилением и ослаблением стрельбы. На какое-то мгновение вспыхнула надежда, и раввин сказал: может произойдет чудо, как тогда в Египте. Но уже в следующие минуты нас вновь охватило отчаяние, и мы ясно представили себе, что наше поколение - это "поколение пустыни", на долю которого выпал тяжкий жребий - погибнуть всем до единого.
Чем больше раввин углублялся в чтение "Агады", тем усиливалось отчаяние. Он сопоставлял тогдашнее освобождение с нынешней катастрофой, и не мог не думать о страшной судьбе, нависшей над нами.
Уставший от сидения в бункере, оглушенный взрывами, подавленный и испуганный известиями о происходившем в гетто, раввин вел седер лишь по долгу, выполняя религиозное предписание. Ни намека на праздничное настроение. Он отложил Агаду, опустил голову, время от времени подымая ее лишь для того, чтобы поговорить со мной.
Надеясь услышать от меня слова утешения, он расспрашивал о боевой организации, о первом дне восстания и наших планах на завтра.
Расставаясь со мной, раввин пожелал мне успеха: "Я стар и слаб, - сказал он, -но вы, молодые, не сдавайтесь, боритесь - с вами Бог".
Раввин проводил меня и дал мне несколько пачек мацы для борцов гетто. "Если доживем до завтра, - сказал раввин на прощание, - приходи с Цивьей". Я выполнил свое обещание: назавтра, в ночь второго седера, я пришел к раввину Майзелю вместе с Цивьей.
Вернувшись к товарищам, я как будто пришел из другого мира. Меня согрело тепло нашей товарищеской среды, я вновь попал в атмосферу, где нет места слезам, какими бы ни были наши беды. Какая сила духа! Именно она - источник силы нашей организации, она не дает отчаянию овладеть тобой, зовет на бой с врагом.
Ночь на исходе. Когда занялся день - 20 апреля, - вернулись наши товарищи с заданий в гетто. В эту ночь прибыли связные главного командования: Лютек Ротблат (Акива), Павел Брускин и Генек Каве (оба из ППР).
Мы получили информацию о ходе боев в первый день восстания в различных районах гетто и о положении на позициях. Несколько развеялось ощущение одиночества, мы вновь почувствовали себя единой сплоченной организацией бойцов.
Утром мы укрепили свою позицию на улице Кута, 4. Мы ждали прихода немцев, но они не появлялись. И только издали доносился до нас шум боев в различных районах гетто.
В ТРУЩОБАХ ГЕТТО
В среду, 21 апреля под вечер, меня послали с заданием в группу Дрор на улице Мила, 29. Командовал группой Берл Бройде. Бункер на улице Мила, 29, был одним из лучших в гетто. Наши ребята попали туда не по воле случая в ходе боев, как это было в других бункерах: еще до начала восстания они оборудовали (с согласия жителей дома) этот бункер как стратегическую позицию нашей организации. Хозяева, богатые евреи, снарядили бункер, можно сказать, с комфортом: там было электричество, водопровод (а не примитивные колодцы, как в других бункерах), склад продовольствия, радиоприемники, кровати и т.д.
Бункер этот находился в угловом доме, и потому из него можно было обстреливать немцев, идущих по улице Мила и по улице Заменгоф. Связь между бойцами, стоявшими на улице Заменгоф, и нами осуществлялась по чердакам и верхним этажам, ведшим к дому на Мила, 29. Когда кончились бои, на этой улице все бойцы отступили в бункер на Мила, как было договорено раньше.
Здесь я впервые встретился с бойцами всех подразделений ул. Заменгоф, и мы обменялись информацией о первом дне восстания.
Потерпев поражение в бою на улице Налевки в первый день восстания, немцы потеряли прежний лоск. Они не маршировали как прежде, свободно и вызывающе по улицам, а пробирались гуськом, прячась в тени стен. На улицу Заменгоф немцы бросили большие силы. Здесь были сосредоточены и четыре группы нашей организации, согласовавшие свои действия: боевая группа Дрор, группа Гашомер Гацаир, боевое подразделение ППР и Бунда.
Когда немцы прорвались на улицу Заменгоф, наши первые две группы дали им пройти, не атаковав врага: они хотели заманить немцев в ловушку. И только когда враги достигли угла улиц Заменгоф-Мила, два других подразделения открыли по ним огонь из автоматов, забросали их гранатами. Немцы пробовали отступить, но тут вступили в бой первые два подразделения, пропустившие сначала врага. Немцы оказались под перекрестным огнем. Они бросились бежать, оставляя на улице убитых и раненых. Из окон и балконов летели в отступающих бутылки с зажигательной смесью. Одна бутылка ударила в каску немца, и он, охваченный пламенем, метался по улице, как сумасшедший. Танк, спешивший ему на помощь, загорелся.
Когда бой на улице Заменгоф стих, наши отступили на улицу Мила, 29, потеряв убитым одного бойца - Ехиэля из Гашомер Гацаир.
Товарищи, пришедшие ночью с улицы, рассказали, что в первый день восстания группа "ревизионистов" (Имеется в виду группа "Еврейского Военного Союза", созданная в гетто приверженцами Жаботинского.) билась на Мурановской площади с немцами до полудня и потом отступила и вышла из гетто.
В боях и стычках в разных районах гетто немцам были нанесены чувствительные удары, и они решили изменить тактику: поджечь гетто и уничтожить все, что осталось на земле и под землей. Они методически жгли дом за домом, все гетто превратилось в безбрежное море огня. Пламя врывалось в подвалы, где прятались евреи. Кому удавалось уйти от огня, тот падал сраженный пулей. В домах и на улицах валялись сожженные и убитые. Живые задыхались в дыму, спотыкались о трупы, метались от убежища к убежищу, ища, куда бы забиться, чтобы спастись. Плакали не по убитым, а над судьбой живых, которые завидовали мертвым: их страданиям пришел конец, а живые еще ждут мучительной смерти.
Новая немецкая тактика заставила и нас изменить методы борьбы. Мы не могли больше рассчитывать на позиции в домах, ибо они были объяты пламенем. Разрушенные стены уже не служили нам защитой. И даже в домах, которые еще не горели, мы не могли расположиться, ибо все вокруг пылало, и путь к отступлению по чердакам и крышам был уже отрезан.
