С Синтией Джон приобрел новый опыт. Появился некто, кто любил его безусловно, подчинялся ему до самоотречения, кто излучал кроткость и покой. Джона, который еще не справился с травмой, вызванной смертью матери, это лечило, а кроме того, — льстило его самолюбию. Правда, так легко он не мог выскочить из своей шкуры. Он все время ужасал Синтию грубыми шутками. Приходя от чего-то в ярость, срывал ее на тихой девушке. Обстоятельства складывались так, что ему не удавалось показывать добрые чувства, которые он прятал обычно за сарказмом и оскорбительными насмешками.
Близким другом Джона стал в это время и Стюарт Сатклифф. Шотландец по происхождению, он, как и Леннон, родился в 1940 году. Принятый в художественный колледж «в порядке исключения» (он был моложе всех других студентов), Стюарт счел за экстравагантность никогда его не посещать. Артур Баллард, учитель Сатклиффа, дважды в неделю отправлялся в маленькое ателье, которое Стюарт оборудовал в подвале дома на Перси-стрит. Молодой художник обладал незаурядным талантом, вследствии чего мистер Баллард на многое смотрел снисходительно и частенько припасал для преподавательских часов в подвале бутылочку виски. Стюарт Сатклифф имел некоторое сходство с трагически погибшим в 1955 году знаменитым голливудским актером Джеймсом Дином, который благодаря ролям в фильмах «По ту сторону Адена», «Потому что они не ведают, что творят» и «Гиганты» приобрел популярность в Америке и Западной Европе. Стюарт во всем подражал своему идеалу — в одежде, прическе, даже носил темные очки. Джон восхищался картинами юноши, был под впечатлением от его необъятных знаний в области живописи и искусства. Леннон добивался дружбы с Сатклиффом, но и последний уважал Джона — прежде всего за непоколебимую уверенность в себе. Кроме того, он был очарован музыкой, которую исполняли Джон и его друзья. Леннон решил попытаться уговорить нового друга играть в его группе. Вначале тот отказался, поскольку не владел ни одним инструментом, да и особой музыкальной одаренностью не отличался. Однако Джон не отступал — Стюарт был его другом, поэтому обязательно должен выступать в группе. Как раз в то время Сатклифф познал первый успех: одна из его картин была выставлена в знаменитой «Walker — Galerie» и в конце концов даже куплена. Шестьдесят фунтов, вырученных от продажи, предполагалось, вообще-то, потратить на покупку новых красок, кистей и холстов, но в итоге они превратились в бас-гитару, хотя Джон рассчитывал на ударную установку. Отныне он, Пол и Джордж тратили уйму времени, пытаясь научить Стюарта элементарным приемам игры. Но поскольку настоящая музыкальность была ему чужда, Сатклифф не мог импровизировать и скорее плохо, чем правильно, «бацал» затверженные партии.
Джону это ничуть не мешало. Для него было важно — Стюарт теперь член его группы. Пол Маккартни впадал в ярость от беспомощности Сатклиффа и при каждом удобном случае награждал его затрещинами.
Вопреки этому дружба между Ленноном и Сатклиффом, которого все называли Стью, становилась все теснее. Когда Стюарт покинул свое подвальное ателье, он вместе с Джоном переехал на квартиру «Cambia Terrace». Таким образом Леннон пытался избавиться от тетиной опеки.
«Я вел тогда совершенно суровую жизнь. Каморка была, как задница. Мы выдержали там по меньшей мере четыре месяца и не делали ничего другого, как упражнялись в музыке и рисовании. Это была чистейшая помойка. По-моему, кроме нас, еще семь типов такого же калибра населяли эту нору. Обстоятельства были ужасными, а дом — настоящей руиной. Мебели не существовало, только кровати. И если бы мы продержались там дольше, то никогда бы не назвали этот сарай своим домом», — так описывал Джон тогдашнюю жизнь.
Тони Шеридан, одногодок Джона Леннона, в 1959 году прервал учебу в «Norwich Arts School». Он сделал это, чтобы играть рок-н-ролл, и вместе со своей группой «Londoner Coffeehouse-Bands» производил фурор. Шеридан, который осуществил прорыв от скиффла к блюзу и рок-н-роллу, сказал мне в одном интервью:
— Мы все были честолюбивы. То есть, вовсю тратили энергию, которую унаследовали, причем делали это с небывалой агрессивностью. И еще нам хотелось быть любимыми. Мы стояли на сцене потому, что получали от публики прекрасное эхо. Оно было выражением любви и признательности. Это давало нам чувство защищенности.
Р.Б.: — Надо понимать это так, что движущим мотивом был поиск самоутверждения?
ШЕРИДАН: — Да, конечно, это нельзя отделять одно от другого. Мы были тогда очень конфузливы и одновременно агрессивны. Ты не можешь себе представить, до чего мы были агрессивны. И мы даже внешне хотели казаться такими — униформа из кожаной куртки, джинсов и прически…
Р.Б.: — Не было ли это подражанием тому, что шло из США?
ШЕРИДАН: — Верно. Джеймс Дин был нашим идолом. Особенно Стюарт Сатклифф старался выглядеть, как Дин. Мы все носили эту маску…
Р.Б.: — Ты не можешь объяснить, откуда пришла эта агрессивность, против чего она направлялась?
ШЕРИДАН: — Против всех структур, которые нас придерживали и мешали нашему самовыражению. Причем такому, какое мы считали единственно правильным. В музыке это означало стоять на сцене, извиваться и дергаться, изображать диких типов. Джеймс Дин, Марлон Брандо и другие идолы из США предлагали нам только образец поведения, ну а собственно агрессивность была в нас самих…
Как же поколение, к которому принадлежал Джон Леннон, воплощало свои идеалы и ценности? Стало общим местом, что эти категории не являются независимыми от общественных норм, которые присущи господствующим производственным и классовым отношениям. Не высокие моральные качества, а собственность и деньги гарантируют тому, у кого их достаточно, почет и уважение, власть над другими. Но даже избитая мудрость — права.
В 1955 году, когда Джон Леннон основал «Куорримен», премьер-министр Англии сэр Уинстон Черчилль вышел в отставку. От гордой британской империи осталось немного. Вследствие развившегося после второй мировой войны движения за независимость африканские и азиатские колонии, которые были когда-то источником богатства для королевства, освобождались.
Прежние представления о морали девальвировались. Колониальный служащий или бравый офицер, бывшие когда-то эталоном для молодежи, превратились в комические фигуры. Идеалы борьбы за лучший мир, рожденные в боях против фашизма, распались в криках и истериках холодной войны, вспыхнувшей после 1945 года. Сохранились лишь исключительно консервативные формы существования, которые послевоенная молодежь считала пустотелыми и лишенными смысла. Отвергая их, лишенные ориентиров, молодые поднимали мятеж против всего.
