Возвращение в родные пенаты не отвечало ожиданиям I Феллини; напротив, разительный контраст между маленьким провинциальным местечком, где прошли его ранние годы, и теперешним раем для туристов неизменно оказывался для него источником смутной тревоги. Он то и дело ловил себя на ощущении, что вот-вот увидит на тротуаре Титину — маленькую собачонку, некогда принадлежавшую матери.
«Я думаю о цирке, дававшем представления в городе, когда я был совсем мал. Возможно, и цирк-то был небольшой, но мне он казался громадным. В то время я считал, что все взрослые — высокие по определению. Ведь он так важен, тот момент в жизни, когда открываешь для себя что-то новое. Быть может, и моя влюбленность в кино, раскрывшаяся, когда я впервые перешагнул порог «Фульгора», где моей настоящей семьей стали братья Маркс, таит в себе нечто общее с моим отказом повзрослеть».
Эту тревогу отчасти скрашивало пребывание в самых роскошных апартаментах местного «Гранд-отеля», где к услугам выздоравливающего были расторопные коридорные и всеобщее преклонение перед мировой знаменитостью — роскошь, которая в небольших дозах не казалась ему чересчур обременительной.
Пробыв несколько дней в Римини, Джульетта возвратилась в Рим — сделать самые неотложные из накопившихся дел. Помимо всего прочего, ее собственное здоровье требовало консультации с врачами. Феллини вызвался было сопровождать ее, но это строго-настрого запретили пользовавшие его доктора. Его не без труда уговорили дождаться жены в Римини, мотивируя тем, что его дивиденды в глазах продюсеров вряд ли возрастут, если последние и вездесущие фоторепортеры увидят его на римских улицах в таком состоянии.
Впрочем, для Джульетты не было секретом, что Федерико, какие бы заверения и обеты он ни давал, всегда добьется желаемого. Она не сомневалась: стоит ему попасть в Рим, и он уже ни за что не вернется в Римини. Она хорошо изучила своего мужа и, в частности, ту особую избирательность его памяти, которая касалась обещаний, даваемых из соображений тактической выгоды.
Отбывая в Рим, она была уверена, что покидает мужа всего на несколько дней. К сожалению, это оказалось не так. Вообще с определенного момента все в жизни Федерико и Джульетты пошло кувырком.
В пору отрочества «Гранд-отель» воплощал для Феллини нечто сказочное, недоступное, невообразимое. Скажи ему кто-нибудь, он ни в жизнь не поверил бы, что придет день и он сам станет в нем почетным именитым гостем, принимать которого в своих стенах будет честью для обслуживающего персонала. Ему запомнилось, как еще в 30-е его гнал прочь от подъезда обряженный в ливрею швейцар. И уж наверняка не поверил бы, что ему, даннику тяжелой болезни, не принесет ни малейшей радости ни роскошь апартаментов «Гранд-отеля», ни даже оперативность некогда восхищавших его горничных и коридорных.
В отсутствие Джульетты с Феллини, сидевшим в своем комфортабельном номере, случился инсульт. Он свалился на пол, не в силах повысить голос, чтобы позвать на помощь, и на недоступно большом расстоянии от телефонного аппарата. Беспомощный и недвижимый, хоть и не утративший до конца сознания, он пролежал так не меньше трех четвертей часа, пока его не обнаружила горничная, зашедшая в комнату сменить белье.
Феллини тут же доставили в городскую больницу, где ему вновь представилась возможность шутить и паясничать к вящему удовольствию медсестер, представителей прессы да и самого себя. Однако в глубине души он воспринял случившееся как поистине ужасающее знамение: ведь бич семьи опустился на его голову там же, где не так давно от той же болезни скончался его брат Рикардо.
В больнице он принял причастие.
Доктора оценили его состояние как тяжелое, но не представляющее угрозы для жизни. Его заверили, что с ходом времени и при условии правильной терапии функции его организма могут полностью восстановиться. Но даже при самом неблагоприятном развитии событий: если двигательную способность парализованных руки и ноги нормализовать не удастся, — он сможет вести активный образ жизни, пусть не вставая с инвалидной коляски. Так видели его ожидаемое будущее врачи; у самого же Феллини было на этот счет принципиально иное мнение. Его первой реакцией было: лучше умереть, чем остаться инвалидом; главное — не утратить достоинства. Ему рекомендовали переехать на излечение в Феррару, где находится прославившаяся на всю страну своими методами терапии сердечно-сосудистых заболеваний больница Сан-Джорджо — та самая, где в 1985 году от того же недуга лечился Микеланджело Антониони.
Скрепя сердце Феллини согласился, хотя и не видел, как пребывание в Ферраре ускорит его возвращение в Рим. А Рим режиссер по-прежнему считал единственным местом на земле, в котором он смог бы возродиться к полноценной жизни и работе.
В больнице Сан-Джорджо Феллини прошел курс лечения, и его настроение заметно улучшилось, когда ему позволили поставить в палате телефон. Никогда не имевший обыкновения безостановочно разговаривать по телефону, он, однако, видел теперь в этом атрибуте современной цивилизации единственную нить, связывающую его с Римом. Он беспрекословно выполнял предписания медиков. Делал прописанные ему утомительные упражнения. Даже смотрел телевизионные передачи.
Правда, теперь он избегал прогуливаться по больничному парку — после того, как на дереве обнаружили фоторепортера, вознамерившегося снять его сидящим в инвалидной коляске. Нет, повторял Феллини, всматриваться в жизнь «сидя в коляске» — чей угодно, но только не его удел.
«Это просто невыносимо: мозг работает как прежде, даже быстрее, а тело отказывается повиноваться его командам. Такое впечатление, что ты заперт в чьем-то чужом теле. Насколько я понимаю, теперь я — один из тех, кто объявлен в розыск. Никак не могу отыскать самого себя».
Когда я услышала в телефонной трубке его голос (в тот момент он еще не утратил веры в то, что сможет вернуться к работе), я почувствовала в его интонации некоторое облегчение. Он сказал, что ощущает некую свободу — ту самую, что открывается человеку, когда самое страшное, что с ним может произойти, оказывается уже позади. И попросил, хотя в этом не было необходимости, никому не сообщать, где он находится.
Рядом с ним в Ферраре не было Джульетты, но вовсе не оттого, что ей не хотелось быть рядом с ним. Реальность была иной — и горькой: ее без шума госпитализировали в Риме. Для прессы сделали объявление, что всему виной — нервное истощение, вызванное длительным перенапряжением в ходе происшедших драматических событий. Однако истина заключалась в другом: врачи объявили, что у нее рак — неоперабельная опухоль мозга.
