Сегодня мы собираемся посетить место с названием «Голова Гурнарда» — а сейчас я смотрю наверх, и, кажется, начался дождь! Итак, будем сидеть у камина, я буду говорить ужасные вещи, Клайв и Несса будут обходиться со мной как с испорченной обезьянкой, малыш будет орать. А в Хэмпстеде снег. Как ваша простуда? У меня болела шея от гулянья по скалам, но уже не болит.
Всегда Ваша, В. С.
4. Южный Уэльс 30 августа 1908 года
Дорогой Литтон!
Фрэнк Сиджвик не написал мне, так что, вероятно, он нашел другого автора. Приятно было бы заняться этой книгой, но не представляю, как бы я успела в обусловленные сроки[346]. Я буду бродить по итальянским кабачкам без чернильниц, без бумаги и, возможно, без единого французского романа.
Кстати, я прекрасно провела субботу и воскресенье, полностью отдавшись размышлениям и дивной природе. И теперь почти не представляю, как мне выйти из этого состояния и сумею ли я вновь заговорить. Живу я очень неудобно, но наняла еще одну комнату в другом доме, куда ухожу жевать Мура и восклицать над Расином; «Боже мой! Вот это человек!» У меня никаких приключений — если, конечно, не считать глубокомысленной переписки с Саксоном[347], что-то вроде голландской школы в живописи. Он присылает мне опись мебели в своей спальне, а я отвечаю — защищаясь — самыми рискованными метафорами. Расселы [Бертран] пригласили меня к себе на неделю, желая познакомить с мистером и миссис Джилберт Марри, с Джейн Харрисон и [Ф.М.] Конфордом и мисс Шипшэнкс. Общество показалось мне немного староватым, и мне не хватило мужества согласиться. Клайв, в самом деле, очень высокого мнения о ваших стихах, и я наконец-то забрала их у Нессы. Теперь они лежат на столе передо мной, и я читаю их, когда чувствую в себе ясность. Мне известно, что комплименты для вас ничего не значат; ничего не значит ни мой зеленый румянец, ни другие формы поклонения. Если вы считаете меня чересчур здравомыслящей особой, то у меня тоже есть яркая картинка с вас — восточный монарх в узорчатом халате.
По-моему, Нессе и Клайву весьма наскучило в Шотландии — и неудивительно. Шотландцы поразительный народ. Я провела сегодняшнее утро, работая над шотландками, включая вашу родственницу, миссис Грант из Лаггана[348], и нашла много интересного.
Ох, какое блаженство ничего больше не писать, а лежать себе в винограднике, и пусть виноградинки падают прямо в рот. Однако мне пора собираться, завтра еду в Лондон.
Всегда ваша, В. С.
5. Лондон
4 октября 1908 года
Дорогой Литтон!
До чего же приятно получить от вас письмо из Парижа. Мы вернулись два или три дня назад — Адриан только что — опять концерты, рецензии и Сакстон до трех часов утра — все началось снова. Тем не менее, у нас было чудесное путешествие, которое закончилось неделей в Париже в скромном богемном окружении. Мы пили кофе в огромных количествах, сидели при электрическом свете и разговаривали об искусстве. Жаль, нам не было на десять лет меньше или на двадцать лет больше, тогда бы мы пили бренди и культивировали свои чувства. Все-таки иногда я думала и о других вещах — о романах и приключениях. Почему вы не заканчиваете свой роман? Пора бы уже. Сюжет не имеет значения, в отличие от страсти, стиля и безнравственности — чего еще надо? Занимались ли вы это время английской литературой? Надо купить «Spectator». У меня такое чувство, будто я могла бы прочитать все, что только есть в библиотеках — увы, это невозможно. Вокруг моего кресла лежит куча книг, а мне лень протянуть руку. Адриан только что рассказал мне свой сон — будто бы он 40 лет путешествовал с пустынником с берега Мертвого моря. Это был Саксон.
Всегда ваша, В. С.
6. Лондон
20 ноября [1908 года]
Дорогой Литтон!
Лизард[349] уже почти как сон. Я и в вас-то с трудом верю. «Daily Telegraph» сообщает о буйном цветении на побережье «незабудок, примул и яблонь». Так что я представляю вас не иначе как венецианским принцем в небесно-голубых рейтузах, лежащим на спине в саду и болтающим щегольской ногой в воздухе, пока я… Это не совсем туман, что-то похуже, мушиное марево, сквозь которое видны несчастные люди, еда, газовые фонари. Получила много писем, в основном счета, но есть несколько приглашений: от леди Поллок, Тревельянов и Протеро. Непременно приму их все. Вчера вечером у нас был Дункан Грант[350], который думает, что вы в Пензансе; сегодня мы обедаем в клубе «Пятница» по два шиллинга за обед. Звучит несколько демонически; в перерывах я пытаюсь читать «Ромео и Джульетту»! Я боюсь, как бы не урезали моего Сен-Симона, с которым я была очень скупой на слова, так что когда я доберусь до ваших мест, у меня искры будут сыпаться из глаз. Но до этого еще далеко, а пока я жажду огня в камине, спокойного кресла и нескольких часов одиночества. Вы на вашем острове наслаждаетесь всем этим. О чем думали? Написали ли еще стихи? Я сократила свой роман, но он отвратительно скучен. Когда вы вернетесь?
Кстати, если Эстер подойдет к вам с парой ножниц, вы уцепитесь за них? Почему-то я приехала с двумя ножницами, а вернулась без них. Адриан собирался оставить карту, но положил ее в чемодан, так что если она вам нужна, он вышлет ее вам. Его сестра заболела в Лизарде и провалялась в доме друзей сорок восемь часов, однако обошлось без операции (пока). Ее еще немножко прихватило в Афинах.
Ваша В. С.
7. Лондон
4 января 1909 года
Дорогой Литтон!
До меня дошли неясные слухи о вашем бегстве в Рай. Вы не находите Русалку довольно мрачной — как линейный корабль во времена Нельсона? Помнится, я однажды подкралась к ней, а какая-то старуха меня прогнала. Мне очень жаль, что вы заболели. Это случилось на Рождество? Мы сидели у огня и смотрели на белый сверкающий снег. Адриан теперь в Уилтшире, верно, топчет там грязь, а я не знаю, что делала, — смотрела [Эдит Бланк], полагаю. До половины второго ночи она засыпала меня самыми скучными и унылыми откровениями. Представьте, 17 [Бланков] в трущобах [Бирмингем], и [Эдит] (так она говорит) самая прекрасная из всех. Потом она стала рассказывать о брошенных женщинах и отвергнутой любви, о холоде, нищете, старости в параличе. А вершина всего этого якобы необходимость в реформировании закона о разводе. Как раз это больше всего угнетает меня в ней — она останавливается как вкопанная перед всякой гадостью. У нее, как у француженки, никогда нет выхода. «В двадцать лет, — говорит она, — я должна выйти замуж за викария». Или она так наивна?
Вы собираетесь повидаться с Фишерами[351] в четверг? Наверняка будете говорить с Гербертом о Вольтере, а я расскажу, как видела его восковую фигуру в музее мадам Тюссо. Не могу не думать о том, что он немного мошенник (я имею в виду Г. Ф.). Не бывает таких образованных и добрых людей. И его жена — блестящая женщина.
