Да врет все Шумный, подумал Филипп Козьмич Миронов, никогда у него и в мыслях не было такого. «К Деникину». Чушь! Наверное, обозлился, что его отряд Особого отдела он разогнал, как несмышленых деток... Ну да ладно, надо послушать речи обвинителя, защитника... И – приговор... Да и самому продумать, что сказать в последнем слове.
Выступает обвинитель Смилга, член РВС Южного фронта, соратник Троцкого и его последователь:
«Я обвиняю бывшего казачьего полковника МИРОНОВА и всех его соучастников в том, что во время войны Советской власти с Деникиным они, занимая ответственнейшие посты в нашей Красной Армии, подняли вооруженный мятеж против Советской власти. Перед нами громаднейший следственный материал, из которого картина восстания-мятежа вырисовывалась достаточно ясно.
Анализируя весь материал по делу Миронова, я пришел к выводу все же, что перед нами не орел, а всего лишь селезень. Истинные вожди характеризуются правильным пониманием обстановки, задач своего класса и бесстрашным проведением своих планов в жизнь. У Миронова же не было этого понимания.
Я потом остановлюсь на его письме-декларации. Я утверждаю, что никто за время нашей революции не создавал более путаной и туманной идеологии. Невольно напрашивается сравнение Миронова с блаженной памяти Керенским, который, задыхаясь, говорил: «Если вы мне не верите, я застрелюсь». Миронов обращается к своим казакам с такой речью, и наэлектризованная масса, конечно, кричит: «Мы за тобой, мы на все готовы» и т. п. Когда же Миронов увидел, что игра проиграна, он даже был готов покинуть свои части и бежать. Так настоящие вожди не поступают...
Главный соучастник Миронова Булаткин держит себя на суде трусливо, указывает, что он против Миронова и что он пытался даже его убить.
Он будто бы чувствовал себя в положении осла, находящегося между двумя возами сена, не знающего, к которому из них прикоснуться. Булаткин называет себя сочувствующим партии коммунистов. Значит, в совершенном преступлении он повинен вдвойне, как изменник своей партии и Советской власти. Этот человек, игравший двойную роль в выступлении Миронова, конечно, я думаю, никаких симпатий ни своим поведением в походе, ни на суде ни у кого не завоевал. В революционное время отношение к таким жалким слюнтяям, каким является Булаткин, редко когда бывает сочувственным.
Его показания, что он не соглашался с Мироновым, нисколько не уменьшают вины Булаткина. Он должен был побороть свое малодушие и отчетливо сказать войскам: «Миронов изменник, вы должны оставаться в Саранске». Такое заявление, может быть, спасло бы нас от необходимости судить четыреста с лишним человек.
Здесь, в зале суда, не фигурируют остальные участники мятежа. Я подразумеваю солдат комендантской команды, так называемых «янычар» Детского корпуса.
Кроме этих «янычар», обвиняются все красноармейцы, которые пошли с Мироновым. Я вижу, что командный состав Донского корпуса не заботился о красноармейцах. Идя на этот риск, на это опасное дело, они мало заботились о том, что будет с теми, кого они влекут с собой. В результате под судом находятся как те, так и другие, и я вынужден – ибо иначе я не могу – требовать и для них суровой кары.
Солдат Красной Армии не имеет права исполнять приказание своего начальника, если оно изменнически направлено против Советской власти...
Может быть, у кого-нибудь создалось ложное представление, что Миронов действительно боролся с «лжекоммунистами „. После анализа всех его печатных произведений я пришел к выводу, что словечко «лже“ приставлено просто для отвода глаз. Знакомясь со всеми воззваниями и декларациями Миронова, получаешь впечатление, что истинных, честных коммунистов нет.
Товарищи, вы все знаете, что уже почти два года смысл и суть нашей революции заключаются в борьбе крайностей: рабочего класса, партии коммунистов и Советской власти с одной стороны и буржуазной контрреволюции – Деникина, Колчака, Юденича – с другой стороны. Все попытки соглашательских партий, попытки учредиловцев, попытки сторонников всяких «рад» и т. п. найти какую-то среднюю линию до сих пор оказались тщетными. Мы знаем, и всякий это может проверить на тысяче фактов, что всякая борьба, поднятая против Советской власти, железной неумолимой логикой вещей влекла к Деникину и к контрреволюции. Против нас поднимали восстание чехословаки, левые эсеры, демократические группы меньшевиков и проч. Все эти группы оказались в конце концов в объятиях Деникина.
Далее, его, Миронова, социальный план насчет устройства государства в будущем. Здесь он развивает перед нами полутолстовскую-полусентиментальную мелодраму. Он, дескать, за такой строй, который вводился бы без каких бы то ни было насилий. Но кто поверит, что вы, старый казачий офицер, который в старой войне имел почти все воинские отличия, вплоть до Георгиевского оружия, искренне стали на такую точку зрения? В этом можно убедиться и из дела. Он же не стеснялся грозить расстрелом своим жертвам – заложникам. Возьмем даже его теорию государства. Он хочет немедленно полной свободы для всех граждан. Он не понимает, что путь к социализму лежит через диктатуру угнетенных над угнетателями. Он не понимает, что требование свободы для всех в эпоху гражданской войны есть требование свободы для контрреволюционеров. Вы говорите: «Я был против смертной казни при Керенском; против и теперь». Но нужно вспомнить, что при Керенском буржуазия расстреливала крестьян и рабочих, а при Советской власти расстреливают капиталистов и дворян. Мне кажется, что некоторая разница здесь есть и всякий трудящийся человек, испытавший на своем горбу всю тяжесть прежнего режима, поймет эту разницу...
Перед нами не вождь, способный объединить массу, способный на революционные действия, перед нами развращенный политический недоносок, лишенный чувства ответственности, увлекающий за собой толпу, не отдавая себе отчета, куда он ведет и на что он ее ведет. Припертый к стенке, он, путая, говорит жалкие слова о коммунистах...
На Дону популярность Миронова росла тоже не вследствие его заслуг. Эту популярность он купил дешевой демагогией, дешевым приспособлением к темному казачеству, которое он отпускал домой с конями и седлами. Он говорил сумбурные речи о том, что нужно сперва освободиться от Деникина и буржуазии, а потом приняться за коммунистов. При помощи таких приемов ему удалось снискать некоторую симпатию в среднем, зажиточном казачестве, которое сбивалось с толку туманными обещаниями Миронова. Этот человек говорит, что он был бы согласен вместе с большевиками бороться против Деникина, если только партия откажется от политики, которую она проводила на Дону. Какая ирония судьбы! Выступление Миронова началось с чтения того манифеста к казачеству, подписанного Лениным и Калининым, где говорится о том, что Советская власть, уважая самобытность казаков, не станет расказачивать Дона, но идет на Дон помочь казакам освободиться от генеральского ига.
