— У тебя и так «Интервенция» за плечами, после этого отказа они вообще тебе не дадут работать. Бирюкова будет играть Жора Юматов и сделает это хорошо.
Так и случилось...
Для фильма Высоцкий написал несколько песен: «Бросьте скуку, как корку арбузную...», романс — «Она была чиста, как снег зимой...» и танго — «Как счастье зыбко...». Первая песня в фильм не вошла.
Еще не раз, вопреки здравому смыслу и художественному вкусу, отличной пробе, желанию режиссера снимать Высоцкого, ему будет запрещено сниматься чиновниками от искусства. Его актерские пробы превращались в унизительную процедуру, сопровождавшуюся мелочным надзором, вкусовыми придирками и необъяснимыми запретами. Актеры, которые сыграли вместо него, — очень талантливые и в большинстве случаев справлялись с отнятой у Высоцкого ролью. Но горечь несправедливости оставалась надолго в его душе...
Нелюбовь официальных властей с лихвой компенсировалась любовью благодарных слушателей, понимающих песни Высоцкого. В этом году ему вновь, как в 67-м, дарят хоккейные клюшки — «Владимиру Высоцкому с любовью от чемпионов мира и Европы» — с автографами выдающихся хоккеистов. Сомнительно, чтобы такой сувенир мог оказаться у идеолога от КГБ Филиппа Бобкова.
26 сентября Высоцкий играет Галилея, а в начале ноября новый уход «в пике» с попаданием в люблинскую больницу, где главным врачом — Антонина Ивановна Воздвиженская, которая уже несколько раз «пользовала» Высоцкого. А ведь только три месяца назад, едва не отдав богу душу, он зарекался держать себя в руках. На этот раз Высоцкого из больницы забрал Любимов — приехали немцы, желающие видеть на «Таганке» «Галилея» с Высоцким. Любимову наивно грезились гастроли в Германии. Высоцкий сильно отыграл, немцы предложили гастроли, но... грезы Любимова реализуются лишь в феврале 1978 года.
Эти годы — 68 и 69-й — были для Высоцкого сложными во всех отношениях. Может быть, самыми драматическими в жизни. Нападки в печати, дважды увольнение из театра, запрет спектаклей и перспектива закрытия театра вообще, неопределенные отношения с Мариной, ограничения со стороны Людмилы на встречи с сыновьями; несколько больниц, которых он панически боялся... Он жил эти годы в постоянном напряжении, в состоянии загнанности и затравленности того волка, о котором пел в своей «Охоте...». Ему очень нужна была поддержка и помощь. Он рвался к другу в Магадан, он пытался как-то уладить отношения с Людмилой, ему нужна была Марина... А он был одинок. Очевидно, родные и друзья не могли или не хотели его понять.
В.Высоцкий: «Ведь я всегда был окружен друзьями, казалось... а позвонить даже некому, с кем можно было бы поговорить просто по-человечески, безо всяких».
У Людмилы Абрамовой иной взгляд на это время: «Период 68, 69, 70-го годов — это годы, когда у него было равновесие. Равновесие естественного, здорового, высокого честолюбия со своими возможностями и с миром. Была большая, необыкновенная любовь, были друзья, было взаимопонимание с Любимовым... В это время ему меньше всего нужна была какая-то поддержка. Когда мы расходились, я Володе, как опора, как поддерживающее начало, была уже не нужна. Он твердейшим образом стоял уже на ногах».
Сердце обманутой женщины было полно обиды... Она не могла объективно оценить состояние мужа в тот период. Разве можно назвать «взаимопониманием» с Любимовым одну из бесед в конце 1968 года: «Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у
Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из театра по статье».
Следующий год будет не менее трудным и для Высоцкого, и для театра. В наказание за «вольнодумство» Театру на Таганке до 71-го года запретят любые гастроли.
ДАЙТЕ МНЕ СЫГРАТЬ ГАМЛЕТА! ДАЙТЕ ГАМЛЕТА!
1970—1971 гг.
В декабре 69-го года театр приступил к подготовке еще одного поэтического представления по стихам А.Вознесенского — «Берегите ваши лица». Поэзия Вознесенского и сценические интересы Любимова и на этот раз счастливо совпали.
В письме-аннотации к пьесе, отправленном в Министерство культуры, говорилось: «Тема пьесы читается соответственно как потеря человеком лица в обществе капиталистическом, заинтересованном в обезличивании человека, и, наоборот, — обретении каждым своего индивидуального образа в мире социализма». Такая формулировка была прикрытием, позволявшим надеяться на преодоление цензурных препон, создаваемых чиновниками от культуры.
Спектакль готовился в темпе: 11 и 12 декабря состоялась читка с участием автора, а 13 декабря прошла первая репетиция. Любимов задумал это представление как спектакль-репетицию, применяя известный прием «открытой режиссуры». Постановщик сидит во время спектакля на своем обычном месте — в десятом ряду, за столиком с лампой. Когда ему что-то не нравится, он включает лампу и начинает говорить, объяснять, спорить, иногда идет к сцене и там продолжает разговор с актерами... Перенимая методы В.Мейерхольда, Любимов задумал в этом спектакле показать «кухню» «Таганки»: «Мне казалось, зрителям интересно увидеть театральную кухню. С актерами я договорился об этом условии: пусть публика знает, что это открытая репетиция, и кому она не нравится, тот может сдать билет и деньги получить обратно в кассе. И публике объявляли это, и она шла именно на открытую репетицию». Таким образом Любимов ввел в представление собственное лицедейство в роли Режиссера, напоминая публике о том, что театральное искусство — это прежде всего игра.
Художник спектакля Энар Стенберг натянул на фоне голубого задника пять металлических тросов, разлиновав небо, как нотную бумагу. Актеры на пяти этих тросах на ярком фоне в черных костюмах восседали всемером, точно ноты на нотном стане.
Высоцкий участвовал как «соавтор» Вознесенского и как «сокомпозитор» Б.Хмельницкого. «Я изучил все ноты от и до» — эта песня звучала в первой части спектакля. А во второй части, в сцене, где речь шла об убийстве Кеннеди, на фоне кроваво-красного задника Высоцкий пел «Охоту на волков». И была у него сквозная через весь спектакль роль Поэта.
Весь декабрь и январь 70-го года Высоцкий активно репетирует.
28 января состоялся прогон спектакля для художественного совета театра, а 4 февраля сдача «Лиц» Главному управлению культуры.
Кульминацией спектакля стала песня «Охота на волков». Шел 70-й год, когда реакция все сильнее и сильнее наступала на демократические свободы, и поэтому эту песню-приговор зрители слушали в мертвой тишине. Ошеломленный зал не мог поднять руки для аплодисментов и повторял про себя: «Идет охота на волков! Идет охота!»
