Цыганские таборы растянулись по всему берегу. Это были главным образом пиренейские, французские цыгане, испокон века считающие служанку Сару своей покровительницей. Интересно проследить, каким путем Сара попала в цыганские святые. Существовала версия о том, что Сара жила на этом берегу до появления здесь святых Марий, которые, как говорит легенда, приходились тетками Христу. Когда двух Марий выбросило на берег, к ним присоединилась служанка, египтянка Сара, ходившая за подаянием к пастухам, чтобы прокормить своих двух госпожей. Вторая версия говорит, что когда барку с Мариями и другими проповедниками отнесло от берега Палестины, то донесся крик: «Возьмите меня с собой! Я тоже хочу испить чашу смерти!» Но барка была уже далеко от берега, и тогда Мария Саломея бросила в волны свою вуаль, по которой Сара добежала до барки, как по мосткам.
Как бы то ни было, но цыгане чтут свято свою египтянку, которая их привела к католичеству. «У богатых свои святые, а у нас наша святая, и она — служанка!» — говорили когда-то цыгане. И в крипте храма, вся разубранная в белые и голубые одежды, в кружевном чепце, гипсовая фигурка Сары стоит на пьедестале, увешанная бусами и четками. Вокруг множество реликвий, каких-то записочек с просьбами, полотенец, кусочков парчи, монист, свечей и рукописей с обетами — все это дары, принесенные верующими, и их все прибавляется, как прибавляется белых пятен на смуглом лице египтянки от прикосновения пальцев и поцелуев. Здесь совершаются обряды крещения младенцев и свадебные обряды венчания. И раз в году, в мае, цыгане собираются в городок, чтобы чествовать свою покровительницу.
Когда-то, лет триста тому назад, цыгане приезжали сюда на лошадях, в фургонах и кибитках, разбивали на берегу шатры, жгли костры, плясали, пели две-три ночи подряд; тут же совершались и разные сделки, продавались кони, обменивались вещами, тут же ковали, паяли посуду, гадали, и романтика этой кочевой жизни вдохновляла великих творцов на создание бессмертных образов: Заремы — Пушкиным, Кармен — Мериме, Эсмеральды — Гюго…
Цыгане! Сейчас они, пожалуй, не кочевники, они скорее путешественники. Весь берег и все маленькие улочки городка заполнены их автомобилями с прикрепленными к ним «руло» — великолепно оборудованными вагончиками с кухнями, спальнями, столовыми. Это маленькие передвижные виллы. А машины! Сплошь и рядом это автомобили лучших марок: тут есть и «мерседесы», и «фиаты», и «форды», и «опели», уже не говоря о последних моделях «рено» и «пежо». Но цыгане — это цыгане. Я видела, как из своего руло цыган вытаскивал один за другим дорогие ковры, расстилал их на песке и продавал тут же, на берегу, куда волна выбросила когда-то святых Марий и его покровительницу Сару! А за отличным, плоским, как двуспальная кровать, серебряным «опелем», который медленно катился по равнине, бежал небольшой табун лошадей, им управлял молодой цыганенок, ехавший верхом: тогда как отец вел машину с остальными членами семьи.
Цыгане, входящие в общину, которая, как говорят, носит часто одну и ту же фамилию, как королевская династия, живут необычайно спаянно, придерживаясь своих традиций, почитая старших, подчиняясь главе семьи…
Процессия с египтянкой Сарой двинулась от площади к морю, ее торжественно открывала конница гардианов. Группа знатных арлезианок в богатых костюмах и в этот раз шла среди цыган — это, конечно, была свита мэра города, который должен принимать участие во всех церемониях. Цыгане пели, славя святых Марий и Сару. Мы с Никой заранее ушли на берег, и было занятно наблюдать, как каждая танцующая группа, завидев приближающуюся процессию, сразу прекращала свое веселье и тут же вливалась в кортеж, на ходу перестраиваясь с удалой, бесшабашной мелодии цыганского пляса на религиозный обряд; почти с тем же рвением и страстью, с которой они объяснялись в своей любви друг к другу, они подхватывали песнопение, славящее их покровительницу.
Носилки уже над голубой волной залива Бодюк. Цыгане вошли в воду, и белые хламиды их пузырятся возле колен. Кругом стоят верховые гардианы. Фигурка египтянки Сары устремила вдаль свое неподвижное пестрое личико, задумчивое и печальное. А вокруг по колено в воде прыгают иностранные туристы с аппаратами, тут же две цыганки тащат в воду третью — хромую, видимо, в надежде на исцеление священной водой обряда, а чуть подальше красуются белые кони, отражаясь в голубой глади, и над ними упираются в безоблачное небо длинные пики гардианов с трезубцами Нептуна на остриях.
Кортеж снова движется по улицам городка Сент-Мари-де-ля-Мер, — сейчас святую Сару водворят обратно в подземелье храма, туристы разъедутся по дорогам: кто в Экс, кто в Авиньон, кто в Оранж, а кто махнет из этой странной, своеобразной, почти сказочной атмосферы в более культивированную, вернее — модную, обстановку привычной Ниццы…
Что касается меня, то мне необходимо как можно скорее домой, в Москву, на Николину Гору, где ждут меня две незавершенные песни перевода поэмы Мистраля, который писал о египтянке Саре:
… И вдруг какой-то крик раздался,
И кто-то на песках остался:
К нам руки девушка протягивала та,
И нас она молила жарко:
— Меня, меня возьмите в барку!
О господи! Я за небесного царя
Испить готова смерти чашу! —
И то была служанка наша,
Что звали Сарой. В небе краше
Горит она, чем полыхает поутру звезда…
Подарок Арлю
Девятого июня я вылетела из Парижа в Москву. Пожалуй, я никогда не забуду этого невиданного лета на Николиной Горе. Что-то произошло в атмосфере такое, что за два с половиной месяца не высыпало ни единой дождевой капли на нашу половину России. Под Москвой начал гореть торф, и ветер нес густой дым на сотни километров. Столица задыхалась от угара.
Я работала с шести часов. Эти утра, душные, зловеще тихие, без росы, когда оранжевое солнце пробивается лучами сквозь ветви деревьев, похожие на неподвижные декорации за кулисами театра, и листья на этих ветвях мертвенного цвета, местами высыхали «зазелено». И это было страшно. Почва, высохшая на полметра, не впитывала поливки, земля трескалась, обнажая съежившиеся корни. Птицы не пели, пчелы не жужжали, даже комары слабели от жары и жажды. Ночь не приносила никакой свежести, и, неестественно сухая от раннего утра желтая трава колола босые ноги.
Вот в эту жестокую для наших мест жару я заканчивала перевод поэмы Мистраля, и уже четыре писца взялись за переписку готовых десяти песен поэмы. Я не встречалась с этими ребятами-старшеклассниками, их отыскала для меня наша машинистка. Но каждую неделю мне приносили переписанные отличным почерком страницы, и я складывала их в папку.
