Можно предположить, что разгадка поведения Тухачевского и его товарищей лежит не в гипнозе. И даже не в особом мастерстве следователей-инквизиторов. Один из них, Ушаков, после своего ареста вообще потерял представление о реалиях окружающего мира, хвастался на допросах своими заслугами, рассчитывая на снисхождение. Зиновий Маркович утверждал: «Я переехал с Леплевским в Москву в декабре 1936 года… Я буквально с первых дней поставил диагноз о существовании в РККА и Флоте военно-троцкистской организации, разработал четкий план ее вскрытия и первый же получил такое показание от бывшего командующего Каспийской флотилии Закупнева… Шел уверенно к раскрытию военного заговора. В то же время я также шел по другому отделению на Эйдемана и тут также не ошибся. Ну, о том, что Фельдман Б. М. у меня сознался в участии в антисоветском военном заговоре… на основании чего 22 числа того же месяца начались аресты… говорить не приходится. 25 мая мне дали допрашивать Тухачевского, который сознался 26-го, а 30-го я получил Якира. Ведя один, без помощников (или „напарников“), эту тройку и имея указание, что через несколько дней дело должно быть закончено для слушания, я, почти не ложась спать, вытаскивал от них побольше фактов, побольше заговорщиков. Даже в день процесса, рано утром, я отобрал от Тухачевского дополнительные показания об Апанасенко и некоторых других». Среди этих «других» был и будущий нарком обороны С. К. Тимошенко.
Чем же вознаградила родина Ушакова за ударный труд на следственной ниве, за сверхъестественное чутье на врагов народа, за бессонные ночи? Повышением в звании, дополнительным пайком, орденом, наконец? Орден Зиновий Маркович действительно получил, но носил его недолго — уже в сентябре 38-го был арестован. Настоящей наградой стала… пуля в затылок 21 января 1940 года. Подобно Тухачевскому, Ушакова расстреляли как германского шпиона. Не рой другим яму…
Успех Ушакова, Авсеевича и других следователей, костоломов и психологов, работавших поодиночке или в паре, где «злой» следователь составлял нужный контраст «доброму», сильно зависел от того человеческого материала, с которым им приходилось иметь дело. И материал в целом оказался подходящим. Ни Тухачевский, ни другие подсудимые не были фанатиками какой-либо идеи, сколько бы ни пыталась советская пропаганда доказать обратное, представляя их убежденными коммунистами, готовыми отдать за партию жизнь. По большому счету, опальных военачальников прежде всего заботила собственная карьера. Еще в Гражданскую войну Тухачевский, Якир, Уборевич и другие приняли и красный террор, и массовую гибель соотечественников в братоубийственной бойне. Идею же, с которой они так или иначе связали судьбу, олицетворяли тот же Сталин, тот же Ежов и даже те же следователи и судьи, одетые в одинаковую с подсудимыми форму с одними и теми же красными звездами.
Арест породил у Тухачевского и его товарищей чувство душевной пустоты и потери жизненных ориентиров. Они не готовы были жертвовать жизнью за идеалы, ибо идеалов, похоже, и не имели. Девятимесячное упорство Примакова тоже можно объяснить прежде всего страхом смерти. Он понимал, что обвинения расстрельные, и отрицал их — правда, только до тех пор, когда в мае 37-го из-за спешности дела не перешли к более серьезному разговору и не начали лишать сна и бить. Пытки и избиения не только причиняли физическую боль. Когда они начались, арестованным стало ясно, что признаний от них будут добиваться любой ценой, что эта не какая-то чудовищная ошибка или провокация, а политика, и надежд на спасение почти нет. И тут же появились следователи-искусители: ты только признайся сам, выведи других заговорщиков на чистую воду, покайся, и тебе скидка выйдет, а уж вышки точно не будет. И вообще: больше, как можно больше заговорщиков, хороших и разных, в больших чинах и не очень больших… На первых порах могли сгодиться любой комбриг и даже майор. Как на февральско-мартовском пленуме 1937 года Ворошилов одним из организаторов и исполнителей покушения на себя представил скромного майора авиации Б. И. Кузьмичева. И подследственные охотно называли фамилии или подтверждали участие в заговоре тех, на кого им указывали люди Ежова.
Возможно, Тухачевский, называя в числе участников «военно-троцкистской организации» близких к Ворошилову бывших конармейцев И. Р. Апанасенко и С. К. Тимошенко, хотел таким своеобразным образом отомстить ворошиловской группировке, действуя по принципу: врага в могилу взять с собой… В самый канун суда, 10 июня, Примаков дал показания, компрометирующие трех из восьми членов Специального судебного присутствия: командармов Н. Д. Каширина, П. Е. Дыбенко и Б. М. Шапошникова. Правда, как рассказывал следователь Авсеевич, эти показания явились плодом совместного творчества бывшего предводителя червонного казачества и действующего «железного наркома»: «На последнем этапе следствия Леплевский, вызвав к себе Примакова, дал ему целый список крупных командиров Красной Армии, которые ранее не фигурировали в показаниях Примакова, и от имени Ежова предложил по каждому из них написать… Так возникли показания Примакова на Каширина, Дыбенко, Гамарника (очевидно, Виталий Маркович не знал, что того уже нет в живых. — Б. С.), Куйбышева, Грязнова, Урицкого, Ковалева, Васильева и других…»
Так или иначе, но в 1937–1938 годах показания были получены практически на всех советских военачальников, исключая разве что Ворошилова (на члена Политбюро без специальной санкции Сталина наговаривать не решались). Зато кого казнить, а кого миловать, решал сам Иосиф Виссарионович, не без учета, конечно, мнения Ворошилова. Если бы дали ход всем доносам и поверили всем сфальсифицированным показаниям, на воле не то что ни одного маршала и командарма, а и командира роты бы не осталось. Поэтому определенную выборку проводили всегда. Не тронули названных Тухачевским Апанасенко и Тимошенко, не тронули Буденного и Шапошникова, не тронули некоторых других… А польза от того, что на каждого командира имелся компромат, была немалая. Когда с 1 по 4 июня происходило заседание Военного совета, посвященное «военно-фашистскому заговору», присутствовавшие, заслушивая вполне нелепые показания обвиняемых насчет грандиозных планов измены и шпионажа, хорошо понимали, что такие же показания или уже существуют и на них самих, или могут быть получены в любой подходящий момент. И если кто-то рискнет публично усомниться в виновности Тухачевского, Якира и остальных, то запросто станет главой или участником следующего заговора, разоблаченного доблестными соратниками Ежова… Поэтому все с одобрением слушали Ворошилова и Сталина, зачитывавших наиболее яркие признания, и все 42 выступивших военачальника послушно клеймили тех, с кем еще вчера вместе служили. Позднее 34 оратора сами стали жертвами репрессий. Не рой другим яму…
