Но, с другой стороны, сколько благородной самоотверженности! И почему нет места и времени описать ее? Мне пришлось видеть, как солдаты, даже офицеры, впрягались в сани, чтобы увезти с этого злополучного берега больных и раненых товарищей! Дальше, вдали от толпы, стояли несколько солдат: они стерегли своих умирающих офицеров, которые были поручены их попечению; те напрасно умоляли их позаботиться о собственном спасении — солдаты отказывались и предпочитали смерть или плен, но не покидали своих командиров!
Выше первой переправы, в то время когда молодой Лористон бросился в реку, чтобы скорее выполнить приказание своего государя, утлая лодочка, в которой сидела мать с двумя детьми, исчезла подо льдом; один артиллерист, мужественно прокладывавший себе путь на мосту, заметил это; тотчас же, забыв о самом себе, он прыгнул в воду, и ему в конце концов удалось спасти одну из этих трех жертв. Он спас младшего из двоих детей; несчастный отчаянно звал свою мать, и все слышали, как бравый канонир, неся малыша на руках, уговаривал его не плакать: ведь он спасен не для того, чтобы быть брошенным на берегу, у него ни в чем не будет недостатка, артиллерист заменит ему семью!
В ночь с 28-го на 29-е беспорядок этот еще увеличился. Мрак не скрывал жертв от русских пушек. Вся эта темная масса людей, лошадей и повозок на покрывавшем всё течение реки льду, и крики, несшиеся оттуда, помогали неприятельским артиллеристам направлять свои выстрелы.
К десяти часам вечера, когда начал свое отступление Виктор, общее отчаяние достигло крайнего предела. Но так как арьергард еще оставался в Студенке, то большинство, окоченев от холода или заботясь о своих вещах, отказалось воспользоваться этой последней ночью, чтобы перейти на противоположный берег. Напрасно жгли повозки, чтобы оторвать от них этих несчастных. Только рассвет смог, и уже слишком поздно, привести их к мосту, который они снова начали осаждать. Было полдевятого утра, когда, наконец, Эбле, видя приближение русских, поджег его.
Бедствие достигло крайних пределов. Масса повозок, три пушки, несколько тысяч человек были оставлены на неприятельском берегу. Видно было, как они в отчаянии толпами бродили по берегу. Одни бросались вплавь, другие отваживались перейти реку по плывшим льдинам; некоторые очертя голову бросились на горевший мост, который обрушился под ними: они сгорели и замерзли в одно и то же время. Вскоре стало видно, как тела то одних, то других всплывают и бьются вместе со льдинами о сваи; оставшиеся ожидали русских. Витгенштейн появился на холмах только час спустя после ухода Эбле и, не одержав победы, пожинал плоды ее.
В то время как происходила эта катастрофа, остатки Великой армии образовали на противоположном берегу бесформенную массу, которая нестройно развертывалась, направляясь к Зембину.
Вся эта местность представляла огромную лесистую равнину — скорее, болото между множеством холмов. Армия прошла его по трем мостам в триста саженей длиною, прошла с удивлением, смешанным со страхом и радостью.
Эти великолепные мосты, построенные из смолистых сосен, начинались в нескольких верстах от переправы. Чаплиц в течение нескольких дней занимал их. Валежник и масса сучьев, горючего и сухого уже материала, были навалены у их начала, как будто указывая ему, что надо сделать с мостами. Достаточно было огня из трубки одного из его казаков, чтобы сжечь эти мосты. Тогда все наши старания и переправа через Березину оказались бы бесполезными. Очутившись между этими болотами и рекой, в узком пространстве, без продовольствия, без крова, среди невыносимой метели, Великая армия и ее император вынуждены были бы сдаться без сражения!
В этом отчаянном положении, когда вся Франция, казалось, будет взята в плен Россией, когда всё было против нас и за русских, последние всё делали только наполовину. Кутузов подошел к Днепру только в тот день, когда Наполеон достиг Березины; Витгенштейн позволил задерживать себя столько времени, сколько требовалось; Чичагов был разбит, и из восьмидесяти тысяч человек Наполеону удалось спасти шестьдесят тысяч.
Он оставался до последнего момента на этих печальных берегах, без крова, во главе своей гвардии, треть которой была уничтожена перенесенными бедствиями. Днем она бралась за оружие и строилась в боевой порядок; ночью располагалась на бивуаках вокруг главнокомандующего, и всё время старые гренадеры поддерживали огонь. Они сидели на своих ранцах, упершись локтями в колени и положив голову на руки, и спали, скорчившись, чтобы таким образом лучше согреться и не так сильно ощущать пустоту своих желудков.
В течение этих трех дней и трех ночей Наполеон находился среди них, взглядом и мыслью блуждая сразу в трех направлениях; поддерживая своими приказами и своим присутствием 2-й корпус, он помогал 9-му корпусу и переправе его артиллерии. Он способствовал стараниям Эбле спасти из этого бедствия всё, что только было возможно. Наконец, он сам повел эти остатки к Зембину, куда раньше него направился принц Евгений.
Тем временем император приказал своим маршалам, оставшимся без солдат, занять позиции по этой дороге, как будто под их началом была еще целая армия. Один из них с горечью указал ему на это несоответствие и начал подробно докладывать о своих потерях; но Наполеон, решивший отклонять все доклады из боязни, как бы они не превратились в жалобы, прервал его следующими словами: «Почему вы хотите лишить меня спокойствия?» А так как этот маршал продолжал свой доклад, он зажал ему рот, повторяя с упреком: «Я вас спрашиваю, сударь, зачем вы хотите лишить меня спокойствия?»
Слова, которые объясняют, какого положения он решил держаться и чего он требовал от других.
Вокруг него в течение этих трех дней на бивуаках умирали люди разных званий, классов и возрастов — министры, генералы, администраторы. Среди них был пожилой дворянин, человек из тех времен, когда правили легкие и блестящие грации. Каждое утро этого шестидесятилетнего начальника, веселого и невозмутимого, видели сидящим на покрытом снегом стволе дерева и занятым своим туалетом. Посреди этого бедствия он имел элегантную прическу, пудрил волосы с величайшей тщательностью, смеялся в глаза всем несчастьям и назло всем стихиям, нападению которых он подвергался.
Рядом с ним сидели ученые мужи, всё еще находившие предметы для дискуссий. Пропитанные духом своего века, отмеченного открытиями, давшими толчок к поиску объяснений всего сущего, страдая от сильного северного ветра, они пытались с научной точки зрения понять, почему он дует в одном и том же направлении.
