Если уж сам белогвардейский генералитет так отзывался о службе, призванной охранять порядок и пресекать деятельность большевистского подполья, то можно себе представить, какой имидж у нее был среди обычных обывателей. Этот имидж бумерангом бил и по самому Деникину.
Мало реального толку было и от политических организаций с громкими названиями — «Правый центр», «Национальный центр», «Тактический центр», «Союз возрождения России».
Посланный генералом Алексеевым в Москву в 1918 году за помощью к местному купечеству генерал Казанович, потыкавшись среди купечества и некогда гремевших промышленных толстосумов, пришел к неутешительному выводу: «Все эти организации производили впечатление чего-то несерьезного: велись списки, распределялись роли на случай будущего восстания, но не заметно было особого желания перейти от слов к делу…»
Сам Деникин вынужден был констатировать: «От своих единомышленников, занимавших видные посты в стане большевиков, мы решительно не видели настолько реальной помощи, чтобы она могла оправдать их жертву и окупить приносимый самим фактом их совместной службы вред».
К тому же французы, сделавшие ставку на Польшу, совершенно прекратили реальную помощь Деникину, выставляя ему претензии на компенсации по поводу своей собственности в Кривом Роге и Донбассе. Тщетно бьющийся за поддержку Парижа член Русского политического совещания кадет Василий Маклаков телеграфировал, что французское правительство «вынуждено остановить отправку боевых припасов, что было бы особенно опасным для Юденича», если Деникин не примет «обязательство — поставить на соответствующую сумму пшеницу». При этом французы с огромным опозданием вернули России уведенные из Одессы весной 22 русских парохода.
Соколов писал, что мстительный Жорж Клемансо почему-то обвинял белых в «германофильстве» (!) и был обижен на Деникина, который много «лестных слов» о французах изложил в письме Колчаку, после их постыдной эвакуации из Одессы. Как письмо попало к самому Клемансо, можно только догадываться — через генерала Жанена.
Да и с самой почти родной главкому Польшей у Деникина контакта не получилось. Здесь вопроса самостийности перед ним не стояло, он его решил еще в юности при общении с поляками. «Мое признание независимости Польши было полным и безоговорочным, и я лично относился с полным сочувствием к возрождению Польского государства», — утверждал полуполяк Деникин.
Обновленная Польша нужна была Доброволии как еще один фронт против большевиков, но только при условии, что «начальник государства» Юзеф Пилсудский не будет «разевать рот на чужой каравай». Вот тут-то и таились главные разногласия — только восстановив долгожданную независимость, новая польская элита уже потребовала «справедливых границ». В частности, Пилсудский был уверен, что только путем реституции Украины поляки могут «обеспечить себя с Востока». А «обеспеченность» по-пилсудски — это Правобережная Украина с Киевом. В идеале вообще восстановление Речи Посполитой до ее трех разделов, в границах 1772 года — «от можа до можа». На этих условиях Пилсудский еще мог вести переговоры о совместных действиях с Деникиным против большевиков.
Понятно, что без французского подталкивания тут не обошлось, но аппетиты-то каковы.
В Таганроге в качестве постоянного представителя Варшавы при Ставке ВСЮР сидел граф Владимир Бем де Косбан (в свое время служил в 9-м Уланском полку). 13 сентября 1919 года сюда прибыла для переговоров о возможных совместных действиях против большевиков польская миссия во главе с бывшим генерал-майором русской службы Александром Карницким.
Радостный главком пил за «кровный союз» России и Польши, намекал на то, что сильно на запад, на Киев вместо Москвы его армия отклонилась исключительно для соединения фронта с Пилсудским, и вот сейчас пришла пора общими усилиями взяться за «красную чуму». По крайней мере, Деникин надеялся, что хотя бы КАКАЯ-ТО активность польской армии на Западном фронте, хотя бы «демонстрация» не позволит красным удержать там серьезные силы и не перебросить их против Добрармии.
Однако бывший начальник Кавказской кавалерийской дивизии Карнцикций был невозмутим — поляки готовы выступить против большевиков только в обмен на твердые гарантии в отношении передачи им Литвы, Белоруссии и Волыни. Изрядно отпивший цимлянского начальник штаба польской миссии генерал Вацлав Пшездецкий, подкручивая усики, чисто с польским гонором вещал:
«Большевиков мы не боимся. У нас теперь огромная армия. На фронте дерутся большие силы, и, кроме того, мы имеем еще большие силы в виде резервов. Общая цифра значительно превышает 500 тысяч человек, и к весне мы ее более чем удвоим. Армия молодая, контингент, не тронутый большевизмом, патриотичен и находится в наших руках. Снабжение, вооружение и финансы — блестящи. Мы можем почти с уверенностью сказать, что более сильной армии уже ни у кого нет… Таким образом, нам незачем сговариваться из-за боязни большевиков. Для того чтобы не было большевизма, мы должны двигаться вперед и можем это делать вполне самостоятельно. Мы назад никуда уже не пойдем. Мы дошли до границы, где находились поляки, теперь подходим к пределам русской земли. И мы можем вам помочь, но мы желаем теперь заранее знать, что нам заплатят за нашу кровь, которую нам придется пролить за вас. Если у вас нет теперь органа, желающего с нами говорить по тем вопросам, которые нас так волнуют, под тем предлогом, что они не авторитетны для решения вопроса о территории, то нам здесь нечего делать. Итак, я не протестую официально против союза и содружества в войне, но я хочу знать, на каких условиях это будет. Ведь вы же, начиная войну с Францией и Англией, до ее начала сговорились же о взаимных уступках и гарантиях… Так и мы просим это еще раз сделать. Об этом я прошу Вас вновь довести до сведения — кого вы находите нужным. И мы готовы начать разговоры хоть сейчас с теми лицами, которых выберет ваше правительство».
Разочарованный в земляках Деникин раздраженно бросил: «Сожалею, что русское гостеприимство так превратно понято. Явно не политик и уж тем более не дипломат, Деникин так и не понял, что поляки НЕ СОБИРАЮТСЯ помогать Белой России. Более того, она им менее выгодна, чем красная, ибо только Ленин и Ко в тот момент, надеясь на «мировую революцию», могли сквозь пальцы смотреть на любые самостийности и нэзалэжности. До них еще дойдет черед «красного колеса». А пока готовы были перетерпеть и Пилсудского. Но Деникин с его «единой и неделимой» не только «от можа до можа», но и вопрос о Литве, Белоруссии и Волыни даже не рассматривал. В эйфории летнее-осенних побед Деникин даже заявлял по поводу переговоров с поляками и грузинами: «С этими господами я решил прекратить всякие переговоры, определенно заявив им, что ни клочка русской земли они не получат».
