Я хочу отдать последнюю дань Ленсену, рассказать о его гибели, которая и сейчас встает передо мной. Что бы Ленсен ни говорил временами обо мне, я уверен: для всех нас, для своей родины он был настоящим солдатом, готовым без раздумий пожертвовать жизнью, чтобы любому его товарищу-солдату было легче. То, как он погиб, служит лишним подтверждением этих слов. Возможно, именно благодаря ему я сижу сейчас и пишу эти строки. Ленсен никогда бы не выдержал тех поражений, которые достались войскам Восточного фронта. Их было невозможно избежать, как и отменить приказ, во имя которого он умер. Те, в голову которых засела лишь одна мысль, могут жить только ради нее. Кроме этого, у них нет ничего, одни воспоминания.
Наша попытка спасти Курляндский фронт закончилась провалом. Советские армии в нескольких местах достигли Балтийского моря. Северный фронт оказался расколот на две части: у Рижского залива и Лиепаи и западнее Лиепаи, в Пруссии и Литве.
Дивизию разделили на несколько отрядов, целью которых было сломить противника, предприняв одновременное наступление в нескольких пунктах. По большей части оно закончилось неудачей. Из наступления мы были вынуждены перейти к обороне. В это время дивизия пыталась произвести перегруппировку с целью создать оборонительный фронт в шестидесяти километрах к северо-западу. Плохие дороги, нехватка топлива, грязь и дурные коммуникации замедляли операцию, на которую при других условиях у нас почти бы не ушло времени. В довершение всего мы страдали от вражеской авиации. После каждого ночного налета в наших ослабевших рядах царил беспорядок. Получив приказ об отступлении, офицеры решили разделить нас на небольшие соединения, чтобы мы не представляли собой удобную мишень для самолетов. Однако, если такие крохотные отряды атаковал бронетанковый взвод противника, шансов выжить практически не оставалось. При описанных обстоятельствах и произошел случай, после которого нас всех чуть не списали как погибших.
Мы находились в какой-то деревушке, не представлявшей ничего особенного: всего несколько изб.
— Я точно уже здесь был, — заявил Ленсен, потрясенный ужасным состоянием, в каком пребывала его родина. — Все так не похоже. Я не все узнаю, но что здесь есть знакомые мне деревни, это точно. Моя деревня километрах в ста отсюда. — Он указал на юго-запад. — Там у Кенигсберга. Был там пару раз. А однажды ездил в Кранц. Шел такой ливень. Но нам-то было все нипочем! Он засмеялся.
Ни отступление, ни мороз не действовали на Ленсена. На родной земле он словно возродился из пепла. Но тревожное молчание, царившее в деревне, внушало ему страх. Жители убежали накануне. Нас было три сотни. От марша, начатого на рассвете, мы совсем вымотались, сидели и ожидали раздачи продовольствия. Лишь Ленсен стоял. Он мерил шагами длину конюшни, о которую спинами оперлись остальные. Снаружи капал дождик. На фоне довольно сильных взрывов, слышавшихся с юго-востока, раздался его голос. Звуки боев больше не трогали нас. Они стали повседневным фоном нашей жизни, и мы не обращали на них внимания, если для нас не возникало непосредственной опасности. Мы стали похожи на тех людей, которые не могут расслабиться и наслаждаться жизнью, если не орет магнитофон. Видно, боятся настоящей тишины. К несчастью, выключить шум мы были не в состоянии, но сделали бы это с радостью.
Если не считать страстных разглагольствований Ленсена, все было в порядке. Метрах в тридцати шестеро солдат готовили пищу. Остальные просто отдыхали, закрыв глаза или уставившись в пространство.
Осень подула нам в лицо влажной свежестью. Мы прошли через столько страданий, что уже не чувствовали ничего, что в обычных условиях нагнало бы на нас уныние.
Мы находились почти в бессознательном состоянии. И не обращали внимания ни на стоны, ни на чужие страдания. Раненые кричали, умирали, но это не мешало нам при первой же возможности погрузиться в сон.
Раздали пищу: сосиски с соевым пюре, запечатанные в целлофан, — одну на двоих. Ясно дело, холодные. Во время отступления те, кто занимался провиантом, проявили чудеса преданности делу: они собрали столько старых мятых картофелин, что хватило заполнить коляску мотоцикла. Теперь их раздавали солдатам. Неожиданно через загородку перепрыгнули четверо наших товарищей. Они неслись во весь дух и размахивали руками. — Иван! — кричали они.
Мы все как один приподнялись с места. Стало ясно, что в следующие мгновения нам грозит новое сражение. На лицах застыло выражение загнанных зверей. Те, кто уже успел получить свою порцию картофеля, мигом проглотили ее.
К нам присоединился лейтенант Воллерс. Его полевая рация, которую он всегда держал рядом, передавала сигнал тревоги. Но мы не знали, какова численность противника. В спешке выставили патрули, чтобы узнать, оказывать ли сопротивление или поскорее уносить ноги.
Шестеро солдат, те, кто был рядом с Воллерсом, были посланы за пределы лагеря. Одним из них был я.
В других направлениях направили еще две роты.
Как и всем, мне не повезло. Было такое чувство, будто нас лишили сна для выполнения какой-то неприятной обязанности.
Мы зашли за конюшню, где находились еще несколько минут назад, и оказались на лужайке, где валялись старые бревна. Не следовало недооценивать опасность. От отчаяния мы одновременно и ненавидели смерть, и стремились к ней. Винтовка оттягивала мне руки как бесполезная штука: на нее нет смысла рассчитывать. А ведь было время, когда ее вес, приклад и штык придавали мне уверенности. Но сегодня, каким бы ты оружием ни располагал, организовать как следует оборону все равно невозможно.
Пройдя по лужайке, мы дошли до нескольких зданий, разделились на тройки и продолжали передвигаться с такой осторожностью, будто несли динамит. Завернули за угол избы. Вдалеке показались деревья, а за ними дорога, по которой шли солдаты. А издалека подходили новые роты.
— Их не меньше трех сотен, а то и все четыре, — шепнул находившийся рядом со мной солдат. — Ты только посмотри.
Позади избы стояли бочки с дегтем. Стараясь не производить шума, мы отошли за бочки. И тут же оказались лицом к лицу с четырьмя русскими разведчиками. Они также спрятались за бочки. Русские не отрывали от нас взгляда. Казалось, обе стороны охватила какая-то заторможенность. Никто не стрелял. Широко раскрыв глаза, мы смотрели друг на друга. Рассчитанными движениями и мы и русские отошли под прикрытие дома.
— Ну, хватит, — пробурчал Винер. — Уходим. Было такое чувство, будто мы видели сон.
Через четверть часа мы уже рыли окопы на севере деревни. Согласно данным разведки, против нас выступил пехотный полк, состоящий из двухсот-трехсот человек. Нас было тоже триста, и приказа отступать не последовало.
