Вчера папа, мама, Саша и Буланже ездили вчетвером верхом, а я с Юлией Ивановной и Беркенгеймом ходила пешком. Снег почти уже весь стаял. Погода утром 1 гр. мороза, а днем 2–3 тепла.
Получено вчера письмо от Афанасия уже с места ссылки из Сибири. Зовет жену. Телеграмма от Гали Чертковой: «Inquiete pour Olga. Espere qu'elle restera chez vons. Anna».[264] Папа ответил: «Olga chez elle. Tout va bien».[265]
Гостит Абрикосов. Милый, чистый юноша.
Пишу копию и переписываю письма к папа разных людей. Вчера нашли неизданные письма Тургенева к папа, начиная с 56-го года 7.
18 ноября. Кочеты. 1903.
Вероятно, я беременна. Срок мой был 29 октября. У меня врожденное очень сильное чувство подчинения воле божьей и инстинктивной веры в то, что все в мире имеет свою цель и делается к лучшему. Если мне придется еще раз испытать то, что я испытала уже три раза за эти 4 года — я все-таки отнесусь к этому с покорностью. У меня, конечно, опять надежда на благополучный исход; и хотя почки у меня хуже, чем когда-либо — срок родов в июле, так что тепло может меня спасти. Хочу никому до своего возвращения не говорить о своем положении для того, чтобы старики не беспокоились и не волновались, и для того, чтобы лишних разговоров не было.
Миша чувствует себя недурно, хотя ноябрь и декабрь для него худшие месяцы в году. Припадок за все время был, кажется, один, и то не сильный. Изредка жалуется на боль в левой руке, но в общем он бодр и здоров. Гуляя сегодня в саду, он вдруг пожаловался на внезапное сердцебиение и слабость, но это скоро прошло.
Сегодня вечером вместо того, чтобы дяде Саше читать «Дон Кихота», Лева читал нам из «Русского вестника» о второй жене Державина, урожденной Дьяковой, родственнице Сухотиных, т. е. Мишиной матери. Аля вязал, мы с Наташей шили, Миша и дядя Саша присутствовали.
Я смотрела на нашу семью и чувствовала большую благодарность за то, что мы так счастливы. У всякого из нас есть причина для огорчения, но в общем мы составляем счастливую семью, доказательством чему служит то, что ни один член семьи (кроме, впрочем, дяди Саши) охотно не уезжает из дома и не отпускает других из дома8. За границу все собираются без охоты.
Всю осень хочется писать. Мне всегда кажется, что я могу писать. Но когда я что-нибудь начинаю, то мне это так не нравится, что я в отчаянии бросаю. Может быть, я еще не нашла той формы, которая мне свойственна. Я так определенно знаю, что хорошо у других писателей, и почему хорошо, что, казалось бы, ничего не стоит самой написать. Но на деле этого не выходит. Может быть, это происходит оттого же, отчего я знаю, почему мазурка Шопена хорошо сыграна, а сама я ее и плохо сыграть не могу, т. е. оттого, что я не упражнялась в писании и не училась этому.
Сегодня от Саши письмо, в котором она пишет, что читала папа мои воспоминания о Ге, и что папа велел мне сказать, что в общем хорошо и что он отчеркнул места, которые ему особенно понравились, но что можно сократить, выпустив отзывы рецензентов о его картинах. И следует реже употреблять имя Николая Николаевича.
Начала детский рассказ и прочла начало Дорику, который слушал без интереса. Это верный признак, что нехорошо, потому что вообще Дорик слушает чтение с интересом.
По утрам учу его, Феклу, Катуна и Никитку арифметике. Недостаточно терпелива. Дорик не способен, но старается и хорошего нрава. Сегодня не могла у него добиться ответа на то, что если в сажени три аршина, то сколько в трех аршинах саженей.
26 ноября. 4 часа дня. Кочеты.
Миша заболел. До обеда он пришел ко мне и сказал, что ему нездоровится, и в шутку спросил — нет ли у меня жара? Я попробовала голову, которая была совершенно холодная. Но через час он опять пришел, говоря, что его ломает и знобит. Я поставила ему градусник, и оказалось 38,3. Он все-таки пришел с нами обедать, но ел одну уху. Говорил, что непременно хочет завтра ехать в Ясную, собирался укладываться после обеда, но не был в состоянии и слег. В четыре часа у него было 39,9 и, несмотря на 5 гр. хины, растирание, малину, к 6-ти часам у него ни на одну десятую не уменьшился жар. Когда сильно знобило, сердце было слабо и были сильные перебои. Дали 15 капель ландышевых, и с тех пор пульс лучше, т. е. 110, но удары ровнее и сильнее.
В душе у меня ужас. В лице у него еще ничего нехорошего не видать, но эта болезнь мне очень напоминает инфлюенцу, от которой умер И. И. Раевский в голодный год. Неужели это может случиться? И уже?!
А если это минует, то эта болезнь еще раз заставляет меня обещать, что буду всю жизнь делать все, что могу, для его счастья. И до сих пор мы хорошо жили, так хорошо, как я никогда и не ожидала, но часто я лишний раз его ненужно огорчу жалобами и требованиями, которые можно было бы не произносить и не предъявлять.
30 ноября.
Миша почти поправился. Вечером у него температура 37 с лишним, и это мне не нравится. Я чувствую себя очень плохо от беременности.
28 декабря. Вагон. Смоленск. Варшава.
Выехали вчера из Ясной, где с Мишей и Наташей погостили три недели, а Аля, Дорик и Ярыгин дней 10. С нами до Калуги доехала Ольга, ехавшая к Соне. Андрюша все настаивает на том, чтобы с ней окончательно порвать. Она очень огорчена, и, по-видимому, любила его больше, чем мне это прежде казалось 9.
5 января 1904 г. «Hotel des Alpes». Vevey.
Еще год жизни. Этот год был хороший. Папа и Миша были здоровы, все дружны. С Мишей у нас хорошо. Я его люблю так же, если не больше, чем прежде, и мне кажется, что он с годами духовно вырастает.
Дети все благополучны, и с ними хорошо. Лева на выборах в декабре играл роль не вполне хорошую, не примыкая ни к какой партии, но я надеюсь, что это произошло от желания быть беспристрастным и от неопытности. Во всяком случае, надеюсь, что этот урок послужит ему на пользу.
Сережа приехал из морского корпуса с тем, чтобы объявить отцу о своем намерении оставить корпус и перейти в какое-нибудь другое заведение, так как он по своим убеждениям не хочет быть военным. Он несколько дней готовился к тому, чтобы сказать об этом отцу, и наконец объявил ему об этом. Миша был очень огорчен и напуган этим. Он боится, что, выйдя из корпуса, Сережа не сможет так усиленно заниматься, чтобы поступить в университет или в Петербургскую академию, и кончится тем, что он будет жить дома и баклуши бить. Миша говорит, что если бы он видел такой фанатизм, как у Добролюбова1, который питается милостыней и весь горит христианским энтузиазмом, он против этого не боролся бы, а Сережа, который тратит по 50 рублей в месяц на свои прихоти, довольно ленив, избалован и распущен, будет не в состоянии, он боится жить без известных рамок, и не сумеет взять на себя, чтобы приналечь и подготовиться в университет или Петербургскую академию. За университет Миша не особенно стоит, но очень настаивает на том, чтобы он был чем-нибудь серьезно занят, и думает, что бессознательно в этом желании уйти из корпуса кроется желание избегнуть учения.
