А у другой известной мне девицы служил четырнадцатилетний подросток, из коего она сделала своего шута и забавника и легко позволяла ему, помимо прочих проказ, целовать ее, прижиматься к ней и касаться ее тела столь открыто, словно она была его женой, — и все это при людях; хотя в свете поддерживала о нем мнение просто как о забавном шуте, который не вовсе в своем уме. Могу лишь гадать, заходил ли он еще дальше; зато доподлинно знаю, что и в браке, и во вдовстве, и в повторном замужестве она оставалась весьма постыдной потаскушкой. Возможно, что фитиль разгорелся как раз от того первого уголька, но затем уж никогда не погасал, а пламя расходилось все яростнее и выше. Случилось так, что в продолжение целого года я часто видел эту особу, и, наблюдая ее в обществе ее мамаши, почитавшейся одной из самых чинных и чопорных женщин своего времени, но при всем том встречавшей выходки пажа с беззаботным смехом, я уже тогда предвидел, что от игры по маленькой здесь скоро перейдут к крупным ставкам и ее дщерь станет однажды прожигательницей жизни, что и вышло.
В Пуату мне были известны две сестры из хорошего семейства, но пользовавшиеся весьма неприятной славой; и здоровенный лакей-баск, служивший у их отца и прекрасно умевший танцевать, притом был искусен не только в плясках, коим обучился у себя на родине, но и во всем прочем; он водил сестер на танцы и даже сам их учил, да так изрядно, что заодно преподал им иные, вовсе непристойные телодвижения, о чем проведали в свете; однако это не помешало им выйти замуж, ибо приданое было отменным; а когда речь заходит о богатстве, тут уж ни на что иное внимания не обращают, берут все с пылу с жару, не опасаясь обжечь руки. Баск, как мне сказывали, потом служил в морской гвардии, под началом господина Строцци, и слыл храбрецом, всегда готовым на опасное дело. Из лакеев же его уволили, чтобы избежать лишнего шума.
А еще я был вхож в один из знатнейших домов, хозяйка которого держала на воспитании благородных девиц, в том числе и родственниц своего супруга; при всем том женщина эта была болезненная и склонная пользоваться услугами множества врачей; впрочем, и подопечные ее немало страдали, как им и подобало, бледностью, малокровием, женскими недугами, простудами и прочим. Случилось, что двоих ее питомиц свалила жестокая лихорадка и их стал пользовать один аптекарь. Конечно, он лечил их собственноручно изготовленными снадобьями и отварами, но, помимо всего, сей стервец переспал с одной из них — а то была высокорожденная девица редкостной прелести, равной которой не найдешь во всей Франции, снискавшая позже особую монаршью милость, — а тут какой-то аптекаришка изволил ее начинить. Меж тем его подопечная заслуживала совсем иного соискателя; и впоследствии она удачно вышла замуж и преблагополучно сошла за девственницу в глазах супруга. Но здесь она пустилась на хитрость, ибо, не имея в сохранности того, что положено, обратилась к тому же лекарю, ранее дававшему ей средства от беременности, чего девицы боятся более прочего и обращаются к сведущим людям, способным помешать зачатию или избыть тягость так незаметно и хитро, что никто не может удостовериться, даже если такие догадки и посещают его голову. Так, слыхал я пересуды об одной юной особе, в девичестве воспитанной при покойной королеве Маргарите Наваррской-первой; ей случилось понести, не ведая о том; и она нашла превосходного знахаря, поившего ее таким отваром, от которого шестимесячный плод стал выходить по частям и так легко, что она ни разу не почувствовала никакой боли или же недомогания; а потом превосходно вышла замуж, не заронив в душу мужа никаких подозрений. Что за ловкий лекарь! Ведь существуют лекарства, благодаря которым можно представиться непорочной и девственной, словно прямо из купели, о чем я уже упоминал в главе о рогоносцах; слухами о подобных искусниках полнится мир: например, иные прибегают к пиявкам, которые ставят, чтобы они насосались крови прямо в причинном месте, а те, отвалившись, оставляют ранки с пузырьками, набухшими кровью; что до мужа, приступающего к осаде в первую брачную ночь, то он при штурме срывает пузырьки и видит кровь, к вящей радости своей и жениной, ибо таким образом l'onor délia citadella é salvo[69]. По-моему, такое средство хорошо и весьма действенно, если то, что я знаю, достоверно, а ежели нет — найдется сотня других, еще лучших, если набрести на понимающего в них толк ученого лекаря, врача или аптекаря, который может умело изготовить их и распорядиться ими. Вот почему обычно эти господа имеют такие приличные состояния — они горазды и ранить, и залечивать, как некогда копье Пелея.
Знал я того аптекаря, о ком только что написал, и хотел бы лишь добавить, что впервые видел его в Женеве проездом, когда держал путь в Италию, ибо тогда проезжать через этот город было в обычае для французских путешественников, из-за войн избиравших дорогу по Швейцарии и Граубюндену. Он посетил меня в доме, где я обосновался. Вдруг мне пришло в голову спросить его, как он оказался в тамошних местах, не для того ли, чтобы пользовать невинных швейцарочек в том роде, в каком он уже досаждал нашим француженкам? В ответ он объяснил, что совершает покаяние. «Как! — вскричал я. — Разве вы здесь лишаете себя сладенького?» — «Ох, сударь, — отвечал он, — Господь надоумил меня и позвал и напитал своим святым словом». — «А разве в те времена, — возразил я, — вы не принадлежали к реформатам и не врачевали души и тела, просвещая девиц и проповедуя им истинную любовь?» — «Да нет же, сударь, — снова забубнил он. — К сему часу я лучше узнал моего Господа и более не намерен грешить». Умолчу здесь о множестве других замечаний, коими мы перебрасывались тогда полусмеясь, полусерьезно, но негодяй опять-таки мостился все на того же конька, что было бы уместнее придворному угоднику, нежели ему. Однако же ему пришлось убраться из того дома, предвидя для себя неприятности.
При всем том оставим этого проходимца. От одной мысли о нем у меня желчь закипает в крови, как и у господина де Ронсара, когда он упоминает о докторе, денно и нощно являвшемся к его возлюбленной, ощупывая ее соски, чрево, бедра и прелестные руки, уверяя, что это помогает излечить ее от лихорадки. Поэт посвятил своей любовной ярости премилый сонет, помещенный во второй книге его «Любовных стихотворений», а начинается он так:
О, как желчь у меня закипает в крови,
Когда вспомню, что утром и вечером он
Прикасается лапами к нежной груди,
Животу и бедру той, в кого я влюблен!
Сам я ох как завидую лекарю, совершившему подобный подвох прекрасной вельможной особе, кою я имел несчастье любить, так и не добившись подобной же благосклонности; между тем как предпочел бы такую честь королевскому трону. Есть же люди, весьма желанные в кругу девиц и дам, к тому же способные, если того пожелают, завязать пленительную интрижку. Мне были известны два придворных врача, звавшиеся один господином Кастелланом из штата королевы-матери, а другой сеньором Кабрианом — он состоял сначала при герцоге Неверском, а затем перешел к Фердинанду де Гонзаго. У обоих имелись амурные приключения, и такие, что многие великие мира сего, если так можно сказать, готовы были бы заложить душу нечистому, только бы сделаться их счастливыми соперниками и соратниками.
